Дождь еда-едва начинал моросить, когда Криденс бесшумно, словно невесомый призрак, прокрался на крышу дрезденского Цвингера. У него не было никаких видимых причин скрываться, но он уже привык действовать так: как можно тише, как можно незаметнее, чтобы не скрипнула дверь и не выпала из рук дурацкая брошюрка. Ему нужно было побыть одному и подумать. Ужасно хотелось спрятаться где-нибудь, как животному в норке, и терпеливо, смиренно сидеть, ждать, пока кто-нибудь наконец не найдёт его. Перекинувшись через ограждение, Криденс пристроился возле одного из некогда разрушенных купидонов и свесил вниз несоразмерно длинные ноги. До земли было далеко, но общечеловеческого страха перед высотой он не испытывал. Мелкие капли ударялись об искусные лица скульптур, стекая влагой по холодным щекам, рукам, крыльям, тряпью, по всему; дождь бился о белые камни, пока те, становясь всё темнее и темнее, не превратились в грязно-коричневые. Криденс смотрел, как те же самые капли падали в фонтаны, разлетались брызгами, расплывались кругами и становились неотделимы от остальной воды. Раньше дождь ему никогда не нравился. Дождь означал слякоть, сквозь которую придётся пробираться в старых ботинках; под дождём нужно было мёрзнуть и мокнуть, не имея возможности пойти домой, когда захочется; от дождя необходимо было спасать листовки, транспаранты и прочую бесполезную макулатуру. Слишком много дел и проблем, некогда остановиться и полюбоваться. А любоваться, как выяснилось, было на что.
Криденс прислонился плечом к бёдрам скульптуры, словно та была живым, способным подарить тепло существом. Он не скучал по своей прежней жизни, не скучал ни по своей приёмной семье, ни, говоря откровенно, по своим настоящим родителям, о которых не знал и не помнил ровным счётом ничего. Уже давно Криденс перерос тот возраст, когда не зазорно было тешить себя глупыми надеждами о том, что мама и папа, по какому-то случайному стечению обстоятельств пропавшие из его жизни, вернутся за своим потерявшимся сыном и заберут его к себе. И всё же вещи, произошедшие в пещере, надломили какую-то жизненно важную часть его самого, оставив её одинокой, опустошённой и совершенно запутавшейся. Он провёл долгие месяцы, безоговорочно убеждённый в том, что Геллерт Гриндевальд был не только абсолютным злом, но и виновником всех его страданий, а теперь тщательно выстроенная картина его мира серьёзно пошатнулась. Сейчас всё казалось совершенно иначе, кардинально другим, и Криденс не понимал, обманывался ли он сам или вновь давал обмануть себя другому. Геллерт Гриндевальд, воплощающий собой всё плохое, всё тёмное, что только было в слове "магия", снизошёл в его глазах до таинственного полубога, впускающего Криденса в свой дом, дарующего ему своё покровительство и свою защиту, и требующего взамен некоторую дань. Языческие боги часто требовали ритуальных убийств, и Криденс боялся, что когда-нибудь - может быть, совсем скоро - будет готов привести к нему на заклинание "жертвенных барашков".
Не только потому, что тьма была им. Не только из-за мести, злости, обиды - собственно, чего угодно. Но и потому, что Геллерт Гриндевальд, как единственный человек в жизни Криденса, был наиболее близок для него к понятию семьи. Когда сражаешься со всем миром, очень приятно вдруг встретить кого-то, кто видит в тебе что-то помимо жаждущего разрушений чудовища. Кто, по той или иной причине, не желает стать свидетелем твоей смерти. Криденс больше не боялся, что Гриндевальд сделает ему больно. Гриндевальд не идиот. Он не станет допускать одну и ту же ошибку дважды.
Услышав отдающие эхом шаги за своей спиной, Криденс моментально догадался, кому они принадлежат. Гриндевальд появился на крыше, словно призванный его молитвами. Криденс не обернулся к нему, даже никак не обозначил своё присутствие. Только медленно болтал ногами туда-сюда, туда-сюда, наблюдая, как десятки, может, сотни капель стекают по его ботинкам вниз. Странно, но холода он совсем не ощущал, хоть и дрожали пальцы, и липла ко лбу короткая чёлка, и зуб на зуб не попадал. А рубашку, наверное, скоро выжимать можно будет. Ну и ладно. Всё равно Криденсу ни чуть не жаль этот дешёвый кусок нелепой красной тряпки. Он напряг сгорбленные плечи, словно застеснявшись своего непривлекательного вида, как вдруг почувствовал... а точнее, перестал чувствовать стук дождя по макушке. Криденс растерянно поднял голову, но увидел лишь затянутое мрачными тучами небо. Поморгав, он заметил, как капли отскакивают от какой-то невидимой преграды. Наверное, магия. Почти всё в этом доме можно было объяснить магией. Очень удобно, когда не знаешь, что происходит вокруг.
Невыносимо вкусно запахло шоколадом. По инерции, даже не задумавшись, Криденс двумя руками принял у волшебника горячую чашку, сразу как-то алчно прижав ту к себе - словно кто-то злой вот-вот собирался отнять у него подарок.
- Спасибо, - сказал он упавшим до хрипа голосом, имея в виду и "зонт", и какао. Похоже, действительно замёрз.
Не сдержавшись, Криденс сделал жадный глоток и почти расплылся в невольной улыбке. Вся еда в доме Гриндевальда была очень-очень вкусной, спасибо домовикам, а какао было поистине великолепным. Где-то вдалеке прокатился гром, заставив несколько чёрных птиц соскочить с сосновых веток и перебраться под более надёжные навесы Цвингера. Не поднимая глаз на мужчину, Криденс неторопливо пил свой какао, пользуясь этим, чтобы не говорить. О чём говорить он, собственно, тоже совсем не знал. И не очень хотел. Гриндевальд не так уж часто первым приходил к нему, а, когда это всё же случалось, Криденс беспокоился, что умудрился ненароком провиниться. Но он ничего не сделал. Никто не запрещал ему выходить на крышу, а, значит, выходить было можно. Криденс поставил чашку на колени и вытер с лица успевшие натечь с волос дождинки. Всё было мокрым, и лучше ему нисколько не стало.

Отредактировано Credence Barebone (2018-07-18 21:39:21)

Криденс слизнул с губ лёгкую пенку какао, продолжая молча рассматривать скульптуры и размякшие дорожки между фонтанами. Место было по-настоящему волшебным, и Криденс, ещё недавно мечтающий сровнять претенциозное здание с землёй, начал питать к нему весьма тёплые чувства: за три недели Цвингер стал его новым домом, красивым и надёжным, и прогонять его прочь, по всей видимости, никто не собирался. Гриндевальду не понадобились ни кандалы, ни угрозы, чтобы не дать ему вернуться в цирк. И если первые дни Криденс верил, что уйдёт назад к мистеру Скендеру, как только наберётся сил и поймёт, что делать дальше, то теперь врать самому себе было бессмысленно. Он с самого начала не собирался никуда возвращаться. День за днём он бродил по дрезденскому Цвингеру подобно непривязанной собачонке, выдрессированной не отходить далеко от будки. Послушный, заглядывающий в рот хозяину щенок, готовый вставать на задние лапки и кувыркаться по команде за ради ласки - Криденс прекрасно осознавал своё положение. Это заставляло его краснеть и отворачиваться, стыдясь собственной продажной натуры, но не сбегать. Праведный господь, он никогда отсюда не сбежит.
Он вздохнул и сделал ещё один глоток, немного посмаковав сладкое какао во рту. Ни в салемской церкви, существующей в каких-то ненормальных условиях религиозного аскетизма, ни в цирке никто, разумеется, не считал необходимым тратить деньги на такую блажь. Криденс отъедался на цвингерской кухне, почти не стесняясь, пока услужливые домовики интересовались его предпочтениями и вкусами в еде. Домовые эльфы вообще были единственными, кто разбавлял одиночество Криденса своим незримым присутствием. Несомненно великолепный Цвингер казался Криденсу пустым и необжитым - сколько в нём таилось комнат, о назначении или существовании которых он даже не подозревал! Привыкнув жить бок о бок с людьми, он терялся в этом внезапно огромном личном пространстве, которое предоставил Криденсу его покровитель. Идти по неосвещённому коридору, зная, что в ближайших десяти комнатах может не быть ни души, было дикостью. Иногда, чтобы уснуть, Криденс представлял, что за стенкой засыпают, шёпотом переговариваясь, его младшие сёстры.
Тогда ему становилось легче, пока он не вспоминал, что своими руками выкопал могилу как минимум одной из них. Что случилось с Модести, Криденс малодушно боялся даже спросить. Как жить дальше со знанием того, что по твоей вине умерла или без вести пропала беззащитная восьмилетняя девочка, он не имел ни малейшего понятия.
Голос Гриндевальда, едва перекрывший мерный стук дождя, вывел Криденса из оцепенения. Он скосил глаза на мужчину и крепко стиснул остывающую чашку в пальцах, хватаясь за любую возможность согреться.
- Нет, сэр, - выпалил Криденс и осёкся, тут же пожалев о своей поспешности.
Зачем он так? Почему было не поговорить? Потупив взгляд, Криденс сказал чуть менее уверенно:
- То есть, немного... О своей семье, - пояснил он, впрочем, не давая понять, какую из двух семей имеет в виду. Поднявшийся ветер заиграл с кронами росших вокруг комплекса деревьев, заглушая его невнятное бормотание. Так что пришлось сделать глубокий вдох и, заранее отрепетировав в голове вопрос, повысить голос: - Почему здесь никого кроме нас нет? Дом ведь такой большой. Где ваша семья?
Сделав над собой усилие, Криденс сел полу-боком и стал смотреть куда-то в область плеч волшебника. Гриндевальд знал о нём и его приёмной семье практически всё: даже самые деликатные подробности, о которых не принято говорить посторонним - такие как, например, побои или его животный страх перед матерью. Криденс буквально выворачивался перед ним наизнанку, позволяя увидеть всю боль, что делала его тем, кем он являлся, в то время как познания самого Криденса о нём были весьма поверхностны и смутны: он знал, что Гриндевальд был немцем, знал, что магическое сообщество считает его опасным преступником, и из газет, которым Криденс был не очень-то склонен доверять, знал кое-что о политике, которую он вёл. Наверное, Гриндевальд был богат, раз мог позволить себе жить в таком доме, но родился ли он в знатной семье или приобрёл своё состояние по мере жизни? А может быть для того, чтобы жить тут, ему вообще не нужны деньги? Домовикам ведь не надо платить.
Поникший под дождём Цвингер казался ещё более опустевшим, чем обычно. Гости в нём были явлением настолько редким, что за почти что месяц жизни в нём Криденс успел познакомиться или зацепить краем глаза лишь пару-тройку волшебников. И родственными узами, пускай и очень-очень дальними, с хозяином дворца была связана лишь семья Ставрогиных. А что другие Гриндевальды? Не может же он быть один на целом свете!
- Вы не женаты, да? - понуро уточнил Криденс быстрее, чем Гриндевальд успел что-нибудь сказать. Медленно, крайне осторожно он стал поднимать глаза всё выше и выше, надеясь, рано или поздно, столкнуться с мужчиной взглядами совершенно не похожих друг на друга глаз. - И детей у вас нет. Если бы я был нормальным, я бы хотел, чтобы у меня была семья.
Криденс чуть скривил губы, как всегда бывало, стоило ему сказать что-то, что причиняло ему боль, и, резко передумав встречаться глазами, отвернулся обратно к тёмно-серому горизонту. Изогнутая молния тускло сверкнула где-то за деревьями, а затем с опозданием грянул гром, заставив Криденса вздрогнуть всем телом. Он всегда старался быть честным, даже при том условии, что существовали вещи и мысли, в которые ему совсем не хотелось посвящать мистера Гриндевальда. Обидно будет, если волшебник просто уйдёт от ответа.

Криденс понурился снова, смахивая с ограждения налетевший влажный листик. Мистер Гриндевальд говорил логичные, вполне разумные вещи, и всё равно они смутно ощущались как-то не так, как-то не совсем правильно. Разве не у каждого порядочного человека должна быть семья? Криденс почти не помнил своё детство в приюте, однако вид голодных осиротевших ободранцев навсегда внушил ему страх перед беспризорностью и одиночеством. В доме Бэрбоунов было очень, очень плохо, но - и это Мэри Лу не уставала напоминать - на улице ему было бы ещё хуже. Там бы никто не стал кормить его и одевать. Пришлось бы воровать и побираться, а потом, став постарше, пойти работать на консервный завод. Консервный завод вообще был главным действующим лицом всех его детских кошмаров, и Криденс нисколько не удивлялся тому, что за долгие двадцать лет ему так и не достало смелости сбежать из дома и пойти работать хоть куда-нибудь.
- Да, я так думаю, - угрюмо подтвердил Криденс, уже отнюдь не уверенный в собственных словах.
Чего он, в самом деле, ожидал от понятия "семьи"? Семья была чем-то эфемерным и волшебным, не имеющим чётких очертаний. В голове Криденса она представала вроде дерева или дома на детском рисунке: общие, лишённые конкретики формы, палки и кружочки, топорные цвета, выхваченный памятью не совсем верный образ действительности. Встреча со Ставрогиной и её сыном произвела на Криденса сильное впечатление: причастность к чему-то настолько простому и естественному, к чему-то настолько светлому оставила след на его мироощущении, в корне изменив представление о нормальной семье. Раньше ему не с чем было сравнивать. А теперь он увидел, как может быть иначе, и ему подсознательно хотелось увидеть это снова. Миссис Ставрогина завела ребёнка не для того, чтобы выглядеть благородной и жертвенной женщиной в глазах окружающих. Миссис Ставрогина завела его, потому что любила. Ему было чуть-чуть обидно, что мистер Гриндевальд этого совсем не понимает. Но как было сказать ему? Криденс не знал, как объяснить хоть что-то из этого. Он не выдержал, повернулся к волшебнику обратно с каким-то больным отчаянием в глазах, смаргивая с ресниц приставшие дождинки. Кончик носа у него был жутко красным от холода.
- Я бы её любил. И защищал, - ответил Криденс, словно вопрос оскорбил его. - Я бы никому не позволил тронуть тех, кто мне дорог. Никому, понимаете? - Он смотрел на Гриндевальда предельно серьёзно, окаменевший, словно одна из статуй. Всем своим видом показывал, что не преувеличивает и тем более не шутит. - Я любил Модести. Она была хорошая, понимала меня. Мы ходили за руку. Играли иногда. Я не хотел, чтобы ма била Модести. Так сильно не хотел, что убил её. И я думаю, что я... Что вы... - попытался сказать Криденс, оборвался подстреленной птичкой и тяжело вздохнул. Слова ему не давались, и он проглотил их. Он посмотрел на свои руки, вспоминая фантомные прикосновения чужих пальцев, и, по-прежнему не продолжая, вытянул их вперёд, высунулся за невидимую преграду. Дождик забарабанил по коже, приятно стекая между растопыренных пальцев. Насколько бы проще всё было, если бы вода была способна смыть не только грязь, но и все те ужасные и прекрасные вещи, что помнили его руки. Иногда ему хотелось зарыться в эти воспоминания с головой. Криденс смутился, заметив улыбку на лице волшебника, и договорил, надеясь, что Гриндевальд без лишних слов поймёт, к чему он вёл: - У меня больше никого кроме вас нет.
Я бы убил за вас.

Где-то глубоко внутри себя Криденс чувствовал, что всё происходящее с ним и вокруг него чрезвычайно неправильно. Нездорово было питать к Гриндевальду привязанность, ненормально было подставляться под его руки, под любое безболезненное прикосновение, вместо того, чтобы бежать из этого проклятого места, сверкая пятками. Криденс не был дураком: понимал, что интерес волшебника к нему вызван и подпитывается обскуром, а не его характером, внешностью или - даже думать об этом было смешно - душой. Внимание выдавалось Криденсу дозами, и дозы эти могли в любой момент закончиться. Он хватался за эти жалкие крохи любви, словно одержимый: внимал каждому услышанному слову, будто те были частью какой-то сакральной молитвы, с охотой отзывался на каждый жест Гриндевальда, с готовностью шёл, куда тот укажет, делал, что тот прикажет - послушный, преданный и совершенно несчастный. Его накопленная за двадцать лет любовь до боли желала найти выход, и Криденс был согласен отдать всего себя даже Гриндевальду, лишь бы испытывать в своей жизни что-то помимо чёрной, отравляющей всё его естество ненависти к миру. Обскур ведь, знаете, тоже способен убить без зазрения совести, стоит Гриндевальду ещё раз предать его доверие. Но до тех пор он будет самым верным, самым лучшим сторожевым псом, какого можно себе представить.
Вздрогнув, Криденс попытался вжать голову в плечи, однако чужие пальцы на шее не дали ему сделать этого. Это не было неприятно, даже не больно, на самом деле, но Криденс всё равно издал какой-то странный звук на грани испуга и предвкушения: выдохнул, не смея больше вдохнуть, и замер как кролик при виде проголодавшегося лиса. Прикосновение к его шее было требовательным и властным, не имеющим ничего общего с теми утешающими объятиями, в которых когда-то прятался забитый матерью мальчик из Нью-Йорка. Кровь резко прильнула к лицу, загудела в ушах и заставила Криденса опустить глаза в попытках хоть как-нибудь избежать всего вот этого. Он не знал, как реагировать на это или на слова Гриндевальда, проникающие в его нутро и разрастающиеся в нём сорняковыми зарослями. Криденс рвал их и рвал с того самого момента, как впервые увидел мистера Грейвса на одном из салемских митингов, однако именно они, в конце концов, выстелили ему дорогу к дрезденскому Цвингеру почти пять месяцев спустя. Криденс не представлял, как избавиться от них. И не думал, что это - чем бы это ни было - когда-нибудь пройдёт. Интересно, что за тьма гнездилась под рёбрами Гриндевальда, раз волшебник смог сделать с ним такое?
Обскур мог бы силой раскрыть его грудную клетку и посмотреть. Вот только вряд ли дело было в костях, лёгких или сердце Гриндевальда.
Криденс почувствовал, как дождь вновь забил его по макушке: капли стекали по лицу, собирались на подбородке и медленно спускались вниз, огибая адамово яблочко. Он сглотнул, чувствуя как оно, мокрое, дёрнулось под натянутой кожей. Не издавая ни звука, Криденс следил за Гриндевальдом из-под полуопущенных ресниц: мир словно бы замедлил своё течение, снисходительно позволив ему наблюдать за тем, как обыкновенно зачёсанные назад волосы волшебника мокнут и треплются под порывами ветра. Потемневшие от воды пряди залезали куда-то на лоб, выбивались из-за уха, и Гриндевальд был настолько близко, что Криденс смаргивал, боясь, что волосы мужчины коснутся его лица. Никто другой никогда не оказывался настолько близко к нему, и испуганный этой непривычной близостью Криденс разрывался между желанием оттолкнуть и желанием не делать ничего - просто посмотреть, к чему это приведёт. На какой-то головокружительный миг ему пришло в голову, что мама действительно могла быть права, что Гриндевальд был всего лишь тёмным волшебником, приспешником дьявола, намеревающимся провести над ним какой-нибудь страшный греховный ритуал, собирающимся высосать из него душу и... В панике Криденс разомкнул губы, попытался сказать "не надо", но услышал лишь сдавленный хрип, который, как он слишком поздно понял, вырвался наружу из его собственного горла. То и дело сглатывая от волнения, он смотрел, как капли дождя огибают очерченные скулы мужчины, скапливаясь в белёсых усах, пока последняя фраза Гриндевальда не разорвала повисшую ненадолго тишину.
И фраза была настолько простой, настолько не вяжущейся с "тёмными магическими ритуалами", что Криденс не сразу осознал чего именно Гриндевальд от него ждёт. Он так увлёкся, что, кажется, всё прослушал.
- Что? - растерянно переспросил Криденс, выдавая себя с головой. Голос почему-то был совсем слабым. - А, да... Простите, сэр.
Одним быстрым движением Криденс перекинулся через ограждение обратно, спрыгнув на крышу рядом с Гриндевальдом. Чашка с недопитым какао до сих пор была крепко прижата к его груди, словно последняя опора. Дождь лил прямо в неё, но Криденс не додумывался даже закрыть её ладонью. Все его мысли смешались в кучу, и больше всего Криденсу хотелось оказаться одному в своей комнате. Лечь лицом в подушку и лежать, пока окружающий мир вновь не покажется мало-мальски спокойным местом. Он стоял согнувшись, ни на шаг не отойдя от Гриндевальда, даже не попытавшись укрыться под каким-нибудь навесом или выступом. Знал, как вернуться обратно в здание, но не делал и движения в сторону стеклянной двери. Если бы Гриндевальд вдруг передумал и, решив зло пошутить, сказал ему оставаться здесь, Криденс бы, наверное, так и продолжал неподвижно мокнуть под дождём, пока его благодетель не сжалился бы и не пришёл за ним. Он почувствовал, как эта ужасная мысль превратилась в давление в глазах, и часть его вдруг возжелала расплыться по зданию мрачной разрушающей массой, разломав пару несущих конструкций точно так же, как ломалось что-то внутри него самого.
- Я хочу ещё какао, - тихо сказал он, лишь бы сменить щекотливую тему и заговорить о чём-нибудь безопасном.

Отредактировано Credence Barebone (2018-07-20 21:40:45)

Двигался Криденс медленно, как во сне: дождь его совсем не беспокоил, и даже хлюпающие ботинки с насквозь вымокшими носками казались не большим, чем внешним, очень малозначительным раздражителем. Ведомый Гриндевальдом, он покорно шёл и дошёл бы с ним до самых адовых врат, не сопротивляясь, не осматриваясь по сторонам, даже не дыша громче положенного. Он не понимал, что такого особенного произошло на крыше, что заставило его чувствовать себя таким смущённым и растерянным: просто это "что-то" вдруг застало его врасплох, дав под дых и лишив хрупкого равновесия. Чувство было похоже на испуг, скапливающийся в желудке лёгкой тошнотой и отдающий покалыванием в пальцах, но самого Гриндевальда он больше почти не боялся. Гриндевальд его воспитывал, кормил и одевал - собственно, делал всё то, что когда-то делала для Криденса мама. Вот только делал он это по отличающимся от извращённого альтруизма Мэри Лу причинам, подноготную которых (как и полную картину происходящего) Криденс видел не совсем ясно. Словно смотришь на улицу сквозь занавешенное дождём оконное стекло: кое-какие недостающие детали, размытые крупными каплями, приходится додумывать самому.
Мурашки толпой пробежали по телу Криденса, когда Гриндевальд использовал на них какое-то осушающее заклинание. Ему не очень-то нравилось, когда волшебник направлял на него волшебную палочку (слишком живы были воспоминания о встрече, которую организовали ему американские авроры), однако приятно было наконец-то очутиться в тепле. "Наслаждаться дождём под навесом" и вправду оказалось куда удобнее: теперь слышно было, как барабанит он по стеклу и подоконникам, и равномерное, однообразное "тук-тук" действовало на Криденса успокаивающим образом. Он сел на диван, подчинившись прихоти мужчины, и даже расслабился настолько, чтобы стащить с себя абсолютно сухие ботинки и забраться на диван с ногами. Пока Криденс скукоживался и обнимал себя за колени, Гриндевальд успел отдать распоряжение взявшемуся из воздуха домовику: неожиданно для себя Криденс почувствовал, как уголки его губ самую малость подскочили наверх. Спохватившись, он тут же согнал улыбку с лица и напустил на себя сосредоточенный вид - не хватало только радоваться какао с печеньем. Теперь, когда Гриндевальд находился не так близко, было уже совсем не страшно: расхрабрившись, Криденс даже пару раз окинул его изучающим взглядом, однако странное, походившее на незнакомый ужас чувство не вернулось. Может быть, он просто заболел? Раньше он часто простужался, и тогда ему тоже было и жарко, и холодно в один момент. Но надо ли говорить об этом мистеру Гриндевальду?
Однако лишь посмотреть на присевшего рядом волшебника было достаточно, чтобы тотчас отбраковать эту глупую затею. Криденс действительно понимал и замечал многое из того, на что обычный человек, быть может, даже не обратил бы внимания: то, что с ним хотят поговорить о чём-то важном, он выявлял мгновенно; весь обращался во слух, напрягался, словно животное, готовящееся к броску. Пожив в доме Бэрбоунов несколько лет, научишься определять мельчайшие оттенки эмоций, если те сулят для тебя нечто плохое или серьёзное. Он знал и смирился с тем, что материнское воспитание ещё долго будет довлеть над ним. Пожелай Гриндевальд его наказать - Криденс распознал бы его намерение ещё до того, как рука волшебника нашла ремень.
Уткнувшись носом в колени, Криденс задумчиво свёл брови к переносице, как будто Гриндевальд загадал ему какую-то немыслимо сложную загадку, и, чтобы найти на неё правильный ответ, нужно хорошенько постараться. Ему понадобилось время, чтобы переварить озвученное, но затем он всё же неуверенно, шажок за шажком, стал подбираться к ответу:
- Потому что вам нужен обскур, - попробовал он, решив начать с простого. Это было очевидно и не вызывало вопросов. Гриндевальд интересовался обскуром что тогда, в Нью-Йорке, что сейчас: разница была лишь в том, что теперь они оба знали, кто являлся его загадочным носителем. С опаской Криденс взглянул на лицо волшебника, проверяя, какую реакцию вызовут в нём те или иные предположения: прощупывал почву, в любую минуту готовый взять свои слова назад. - А мне нужна ваша помощь. Вы обещали, что поможете, - напомнил он с толикой волнения. - Я знаю, что вы не очень хороший человек, мистер Гриндевальд. В газетах писали, что вы злой и хотите изменить магические порядки. А другие волшебники не хотят. Думаю, если с вами будет обскур, то все будут вас бояться и послушают, - это был интересный поворот мысли. Криденс попытался развить его дальше, но, смешавшись, просто выдал всё как на духу: - Мне всё равно, какие будут порядки, и чего хотят другие волшебники - тоже всё равно, потому что они все меня ненавидят. Ну так я тоже их ненавижу, пусть горят адским пламенем! Я читал, что вы тёмный маг, и что вы сбежали из тюрьмы, и ещё много нехороших вещей, зато вы не пытались меня убить. И впустили в свой дом, даже когда я... - Он передёрнул плечами и не договорил, не посчитав нужным. Опустив голову, Криденс упёрся лбом в колени, из-за чего голос его стал глуше и менее разборчивым. - Мне здесь очень хорошо, сэр. Тут красиво и всегда тепло, и много разной еды и книжек, и у меня даже есть своя комната. Можно просыпаться, когда захочешь, и ложиться тоже. И ещё можно не притворяться кем-то другим.
И ничего из этого не досталось бы ему, не окажись Криденс полезен. Как однажды "добрый и прекрасный мистер Грейвс" не забрал его, бесполезного сквиба, от жестокой матери, так и всё это счастье на деле принадлежало обскуру.
Криденс едва успел договорить, как чуть не подпрыгнул, точно ужаленный, от раздавшегося в паре футах щелчка. Резко вскинув голову, он открыл глаза, огляделся и наткнулся на тощую фигурку шарахнувшегося домовика. Горячее какао с печеньем уже красовались на столике у дивана, и, стоило Криденсу моргнуть, как эльфа уже и след простыл. Взять своё угощение он, впрочем, не решился. Впал в какое-то подобие оцепенения, дожидаясь, что скажет Гриндевальд на его эмоциональную тираду.

Отредактировано Credence Barebone (2018-07-21 12:38:25)

Криденс почувствовал давление и тепло руки, лёгшей поверх его шеи. Он вздрогнул, но вздрогнул скорее от неожиданности, чем от интимности прикосновения: мистер Гриндевальд и раньше часто касался его там, утешая после наказаний матери и обидных уличных оскорблений, уговаривая поскорее найти ребёнка, пока не стало слишком поздно. Ещё совсем недавно многочисленные слои строгой чёрно-белой одежды и запах какого-то невообразимо дорогого одеколона, который Криденс уже не помнил, были его маленьким островком спасения. Хотелось утонуть в этих уверенных объятиях, которых ему так сильно недоставало в обычной жизни; хотелось стать совсем крошечным и зарыться во внутренний карман чужого пальто, тихонько прятаться там, защищённым ото всех бед, пока не настанет время умирать. Тот же человек, что сейчас щекотал кончики волос на его шее, когда-то держал Криденса за затылок, вынуждая прижаться поплотнее к плечу, называл особенным, очень способным мальчиком и обещал, что скоро всё будет по-другому. Время расставило всё по своим местам, и теперь всё действительно было иначе. Дело далеко не только во внешней оболочке: сами прикосновения, когда-то являвшиеся для Криденса центром вселенной, наполнились чем-то, что больше не было необходимости скрывать. Расслабленная, спокойная властность, почти что превосходство, каждый раз вводившее ошеломлённого эмоциями Криденса в состояние ступора. Всё его существо трепетало перед силой, позволяющей волшебнику вроде Гриндевальда так легко и просто врываться в его личное пространство, гладить, где захочется, словно не Криденс был чудовищем, уже отнявшим несколько жизней, но так и не почувствовавшим сытость. Он открывал рот, готовый самым унизительным образом умолять Гриндевальда, но никогда заранее не знал, хочет ли попросить о прекращении или продолжении.
За окном сверкнула молния, отпечатавшись ярким отблеском на бледном лице волшебника. Его разноцветные глаза на мгновение показались Криденсу абсолютно белыми и безжизненными, и во всём его облике проглядывало что-то будто бы не совсем нормальное, что-то, навсегда прочно связавшее Гриндевальда с магией и тёмной магией. Может быть, прошлый Криденс - ещё не убийца - не смог бы так рьяно довериться волшебнику, предстань он перед ним без своей маски. Странно, подумал Криденс, как ни разу за пять месяцев его по-настоящему не волновало то, что стало с реальным мистером Грейвсом. Это как нельзя лучше говорило о том, насколько зацикленным и ограниченным был мир Криденса: для кого-то, кроме него самого, в нём просто не находилось места. Может быть, Гриндевальд убил того, другого мага, или пытал, или делал какие-то другие ужасные вещи, каких Криденс даже не знал. Человек перед ним мог быть повинен в страданиях и смертях десятков людей. Ещё в декабре магические министерства были готовы перегрызть друг другу глотки за его поимку. Лицо Гриндевальда, зависшее в каких-то смехотворных дюймах от его лица, могло быть последним, что видели в своей жизни какие-нибудь бедные, посмевшие пойти на него войной волшебники. Криденс должен был испытывать страх, должен был трястись от ужаса, когда руки самого опасного мага и убийцы всей Европы касались его кожи, задевали жизненно-важные точки. Но кто, как не другой убийца, способен понять преступника?
За молнией пришёл гром, и вздрогнули хрупкие стёкла. Криденс беспомощно потянулся за рукой Гриндевальда, желая продлить прикосновение, но тот уже выпрямился и выжидающе смотрел на него чуть сверху-вниз. Редчайшее из магических творений, вот как он его называл. Криденс хотел, чтобы Гриндевальд произнёс это снова, чтобы назвал его другими, такими же прекрасными словами, чтобы хвалил и не уставал напоминать, каким исключительным, каким не похожим ни на кого иного Криденс был. Гриндевальд понимал его природу. Именно природа была, как казалось Криденсу, источником всех его невзгод и мучений: каким бы послушным, каким бы хорошим он ни был, мама всё равно не любила его просто потому, что в его крови текла кровь волшебников. Но эта проклятая кровь сделала Криденса тем, кто он есть. В конце концов, сделала его кем-то, кого Гриндевальд хотел видеть рядом с собой. И Криденс бы предпочёл заново пережить все выпавшие на его долю мучения, чем родиться обыкновенным сквибом и остаться в церкви своей повёрнутой на контроле мамаши.
- ... значит, вы всегда будете рядом, да? - договорил он за Гриндевальда, по-своему интерпретируя его слова. Ничто не мешало волшебнику продолжить свои поиски и найти, рано или поздно, какого-нибудь девятилетнего обскура. Не пришлось бы ни убеждать, ни рассказывать очередные лживые сказки - с детьми всегда намного легче, помани только пальцем. Но Гриндевальд выбрал его, отдал предпочтение ему. Волнующее ощущение, приходящее за этим осознанием, заставляло тьму внутри Криденса вставать на дыбы. Он ещё в полной мере не осознал, какую власть над окружающими способен дать ему обскур. Но когда-нибудь это случится, и тогда безжалостная тьма поглотит его целиком. - Вы ведь мой друг, правда? Я столько всего узнал у вас! О магии, и о себе самом тоже. Я хочу узнавать ещё, - сказал он, опуская руку и находя кончиками пальцев ладонь Гриндевальда. Иногда, вот как сейчас, его посещала отвратительная в своём безумии мысль самому поранить себя, лишь бы заново воспроизвести эпизоды из своего прошлого, ещё раз почувствовать мягкое покалывание на окровавленной коже, вызванное совсем не страшной, не злой и не болезненной магией. С надеждой подняв глаза на мужчину, Криденс легонько, как бодающийся кот, погладил его ладонь, словно желал, чтобы его взяли за руку. Чёрный, почти незаметный туман оплетал костяшки его пальцев, медленно перебираясь на руку Гриндевальда. Ощущался он лишь ненавязчивым холодком, и Криденс его прекрасно контролировал. - И хочу быть полезным. Для вас. Пока я не нашёл вас, я боялся, что обскур убьёт меня изнутри. Но сейчас я уже не боюсь. Не думаю, что я умираю. - Он опустил взгляд на свою руку, будто бы видя её впервые. Пошевелил пальцами, и тёмная масса, встрепенувшись, "впиталась" в него обратно. Криденс поджал колени под себя и подвинулся к мужчине практически вплотную, словно собирался поделиться с ним тайной. Голос он тоже понизил до шёпота, невольно подражая волшебнику в таких деталях. - Я умею только разрушать и убивать, но когда я это делаю, я чувствую себя очень сильным. И свободным. Мне это нравится. Наверное, не должно, но всё равно очень нравится... Иногда мне даже не хочется вновь становиться человеком. Это потому что я плохой, сэр?

Отредактировано Credence Barebone (2018-07-21 15:55:59)

Своим врагом он Гриндевальда не считал. Криденс не простил его за враньё и предательство - и вряд ли когда-нибудь сможет простить, - однако вести с ним холодную войну, как и отрицать свою потребность в общении и привязанности к мужчине, он больше не собирался. Врагов у него было достаточно, взять хотя бы злополучный американский аврорат, а вот друзей недоставало с самого детства. Какими должны быть эти загадочные "друзья", а так же что они должны делать друг для друга, Криденс представлял весьма смутно (из редких книг и сторонних наблюдений, по большей части), но слово было хорошим, ласковым и добрым, а Гриндевальд, решил он, подходил на эту роль куда лучше мистера Скендера с его фриками из гастролирующего цирка. Не могло же всё, что говорил и делал Гриндевальд, быть притворством? Он казался искренним, когда рассказывал Криденсу о магии, разрешал вместе сидеть у камина вечерами или угощал горячим какао. С другой стороны, Гриндевальд вёл себя точно так же, когда гладил его по щекам в тёмной аллее и лёгким мановением руки заставлял Криденса поверить в то, что добрый волшебник уже скоро заберёт его из церкви и покажет настоящий магический Нью-Йорк, где ему, чистокровному сыну магов, конечно же, найдётся специальное место. Криденс надеялся, что что-нибудь, например, однажды раненая часть внутри него в ответственный момент обязательно подскажет, как отличить ложь от правды, забьёт тревогу, даст какой-нибудь сигнал; но до тех пор, пока она продолжала молчать, Криденс готов был попадаться на одну и ту же чёртову удочку раз за разом, раз за разом. Поразительно неосмотрительная рыбка.
Он замер, стоило Гриндевальду перехватить его руку, и ощутил, как сквозь несущественное внутреннее сопротивление проникают в разум сладкие речи о смерти, обскурии и её силе. Крохи впитанной с младенчества религиозности, ещё мешающие Криденсу распрямиться во весь рост, не давали ему принять слова Гриндевальда в полной мере. Немыслимым казалось распоряжаться чужими судьбами, однако ещё год назад Криденс считал невозможным поднять голос на маму - а теперь по его вине она лежала мёртвая в сырой земле где-то на окраине, в заросшей могиле, на которую никто не приходил и уже никогда не придёт. Так если её убеждения о том, что магия бывала только злой и греховной, были в корне не верны, что мешало остальным её догматам так же оказаться ошибочными? Может быть, на самом деле можно было и убивать, и грешить, и даже вершить людские судьбы, и всё это не имело ровно никакого значения - просто раньше Криденсу об этом никто не сказал, а теперь говорили, и он с охотой слушал. Криденс втиснулся в диван, подмятый мужской рукой, и обеспокоенно поёрзал на месте. Что мистер Гриндевальд собирался делать? Он не улыбался, и Криденса, привыкшего видеть на его лице торжество бессменной усмешки, бросило в холодный пот от волнения. Ближе, ещё ближе, пока губы Гриндевальда не очутились совсем рядом с его ухом: кожу щекотало, жгло от непонятного смущения, и страшно хотелось закрыть голову руками - лишь бы выкроить себе хотя бы секундочку, чтобы перевести дыхание, мгновение, чтобы разобраться со всем этим скопищем новых знаний, чувств, переживаний. Но Гриндевальд не дал ему даже этого.
Сердце стучало, как сумасшедшее, словно пыталось ударами оттолкнуть руку волшебника прочь. Он вдруг почувствовал, как что-то инородное - или то, что всегда было в нём, а Криденс и не подозревал - ожило в нём, откликнувшись на зов Гриндевальда, зашевелилось, сгустилось между рёбрами. В нахлынувшей панике Криденс схватился за его рукав: ногти у него были обгрызенные и неаккуратные, и он впился ими в мужское запястье до побеления. Он чувствовал себя так, словно чего-то в нём было слишком много, и оно разрасталось, рвалось наружу, норовя разорвать сердце, вынудить лопнуть лёгкие, раздробить ему кости и проткнуть кожу, лишь бы достичь тёплой ладони на груди, будто ладонь осталась последней существующей вещью на всём белом свете. Не понимая, что происходит, Криденс не мог даже вдохнуть: только смотрел на Гриндевальда распахнувшимися от ужаса глазами, не сдержав стенающий, перепуганный звук на грани мычания. Тьма внутри брыкнулась, учуяв уже знакомый запах опасности, и Криденсу пришлось усилием воли подавить в себе спонтанное желание расплыться по воздуху чёрной субстанцией. Обскур хотел избавиться от Гриндевальда, устранив тем самым и угрозу своему носителю, но Криденс Бэрбоун - нет. Он не смог сделать этого даже тогда, в Нью-Йорке, когда ярость и ненависть к нему буквально застили глаза кровавой пеленой. Убей он его тогда и сбеги до того, как авроры опомнились, и вся его жизнь могла бы пойти по кардинально иному сценарию. Но Криденс только проходил сквозь него, трепал, валил с ног и плакал, рыдал, как маленький. Ему понадобилось не больше пары минут, чтобы превратить Генри Шоу Младшего в покрытый уродливыми трещинами труп, но ему не хватило бы и всего времени мира, чтобы проделать то же самое с Гриндевальдом, упавшим перед ним на колени. Сполна поплатился за это.
Криденс не смог предпринять ничего в его адрес даже тогда, когда переступил порог дрезденского Цвингера четыре месяца спустя. По неизвестной Криденсу причине он просто не мог причинить вред этому человеку. И Криденс не был уверен, что хочет приоткрыть завесу и узнать, в чём же на самом деле обстояло дело.
И когда Криденсу показалось, что он больше не сможет этого выносить, что он сейчас закричит во весь голос и разревётся, не зная, как ещё реагировать на эти странные изменения в своём теле, как реагировать на это утробное "контролируешь", переливающееся в его ушах, в его черепе, в его сердце, как место голода заняла приятная, обволакивающая теплота. Словно кто-то милосердно промыл и перевязал ему ещё свежую рану, подул и пообещал как следует позаботиться о ней. Судорожно вдохнув воздух, Криденс опустил застывшие в напряжении плечи и едва не заплакал от внезапного облегчения. Ладонь на его груди исчезла, и он поднял руки, закрывая ото всех грудную клетку, словно боялся, что его сейчас ударят. Тёмные глаза без единого проблеска света смотрели на Гриндевальда со смесью страха, шока и восхищения. Хотелось склонить голову, как животному, признающему свою слабость перед более сильным сородичем.
- Что это было? - спросил он, едва совладав с языком. - Что вы со мной сделали?

Отредактировано Credence Barebone (2018-07-22 00:20:56)

Ничего из того, что Гриндевальд сказал, Криденс поначалу не понял. О каком ещё Скамандере, о каком чемодане и допросе шла речь? Фамилия была ему незнакома, и в прошлых их разговорах ни разу не всплывала. За тот месяц, что Криденс жил под крылом волшебника, ему ещё ни разу не доводилось становиться свидетелем допросов и уж тем более конфискаций чемоданов: зачем конфисковать чемодан - это, конечно же, являлось отдельным не менее занимательным вопросом. Эта деталь (самая несущественная из всей речи Гриндевальда) настолько взволновала Криденса, что он по рассеянности пропустил мимо ушей всю оставшуюся часть монолога. Таинственный мистер Скамандер и вытащенная обскурия. Сердце Криденса пропустило удар, когда он в полной мере осознал смысл произнесённых мужчиной слов. Он погладил себя по груди, стараясь "загладить" последствия только что пережитого магического воздействия, и настороженно нахмурился. Так вот что рвалось из него наружу? Обскура можно было вытащить? В глубине души Криденс не стал бы ручаться за то, что хочет этого, однако сама возможность была... интригующей. До сих пор ему казалось, что один лишь Гриндевальд в целом мире способен подсказать ему хоть что-нибудь о его тёмной природе, а теперь выходило, что у - как там его? - мистера Скамандера в чемодане буквально обитал извлечённый из носителя обскур. Мысль настолько попахивала сумасшествием, что Криденс нервно улыбнулся. Пронаблюдав за Гриндевальдом, он зеркально отразил его движения и взялся за чашку с какао, задумчиво постукивая по ней ногтями. Но где же волшебники могли встретиться? Почему Гриндевальд говорил об этом так легко и просто, между делом, словно Криденс каким-то малопонятным образом должен был вспомнить и Скамандера, и чемодан?
Метро. Они были в нью-йоркском метро, когда всё произошло. Криденс не помнил почти ничего из того, что творилось в подземке седьмого декабря: память отзывалась какими-то обрывочными кусками, яркими, быстро-сменяющимися картинками, на одной из которых лже-мистер Грейвс простирает к нему руки в молебном жесте; на другой - сражается с каким-то человеком на железнодорожных путях; на третьей - пытается заставить замолчать какую-то молодую, почему-то кажущуюся Криденсу знакомой женщину. Всё крутилось вокруг Гриндевальда, всё, включая боль Криденса, было завязано на нём одном, он играл главную роль и он же задёргивал занавес. И всё же эти люди... Когда-то Криденс провёл немало дней в душераздирающей надежде на то, что добрая волшебница найдёт его в подземном коллекторе, разбитого и зарёванного, но чуда не произошло. Всё было в прошлом. Может быть, она всего лишь тянула время до прихода авроров.
- Скамандер - это человек из метро, да? - спросил Криденс невпопад, даже не заметив смены темы. Подушечка его пальца огладила ободок чашки, снимая с него прилипшую шоколадную пенку. Криденс слизнул её, пользуясь этим, чтобы выдержать паузу и перевести дыхание. - Вы с ним... Я думал, он хочет помочь. Но никто за мной не вернулся, - сказал он, будто ставя сей факт в укор не только некому Скамандеру, но и кое-кому ещё. Взяв с подноса самое маленькое печенье, Криденс разломил его пополам и окунул в какао. На вид оно было просто потрясающим, как и всё в доме Гриндевальда: золотистое, свежее, с прослойкой из шоколада. Повернувшись обратно к волшебнику, Криденс в смятении забормотал, стараясь не выглядеть чересчур заинтересованным: - Он знает что-то об обскурах? О том, как их можно вытащить? Мистер Гриндевальд, вы можете... пригласить его сюда? Или отправить ему письмо? Я бы написал сам, сэр, но у меня нет его адреса. Вдруг он знает об обскурах что-то, чего не знаете вы?
Ну вот, кажется, он сказал что-то не то. Криденс прикусил язык, потупившись и передумав класть печенье в рот. Наверное, не очень хорошо было так говорить - это ведь мистер Гриндевальд, а не кто-то другой, делится с ним всеми своими знаниями, помогает и заботится. Криденс не хотел отплачивать ему неверной монетой, но ведь держать все эти вопросы в себе было просто невозможно! Прежде Гриндевальд всегда поощрял его любопытство и рвение узнать побольше о себе и окружающем мире. Что плохого, если кто-нибудь другой тоже расскажет ему о его природе?

Отредактировано Credence Barebone (2018-07-22 13:27:09)

Криденс уставился на волшебника и обескураженно смял в руках кусочек печенья, не отдавая себе в этом отчёта. То раскрошилось ему прямо на брюки, и Криденс, заметив это, смущённо стряхнул крошки прямо на пол. Аппетит у него мгновенно пропал. Он отставил чашку обратно на поднос, отвернулся от него, словно больше не заслуживал таких щедрых подарков, и стал медленно, отупело стирать шоколад с кончиков пальцев. Снова всё было испорчено. И это он, Криденс, во всём виноват. Как ему хотелось отмотать время назад и не заваливать мистера Гриндевальда этими нелепыми вопросами об обскуре и волшебнике из метро! Почему, ну почему он не мог просто промолчать?! Теперь мистер Гриндевальд знал, какой он глупый, какой он бестолковый и безнадёжный. Наверняка ему больше не захочется брать такую обузу с собой на исследования, а может быть Гриндевальд и вовсе теперь запретит ему совать нос в его личные дела: Криденс ведь видел, как не рад он сейчас его компании, чувствовал его разочарование и лёгкую досаду от того, что его завышенным ожиданиям не суждено было оправдаться. Слова Гриндевальда причинили ему физическую боль: в груди что-то заныло, заболело, и Криденс опустил голову, смаргивая щиплющее давление в глазах. То, превратившись в слёзы, уже норовило сползти по щекам и опозорить его окончательно, но Криденс, разозлившись на самого себя, остервенело растёр их рукавом по лицу. Ну и чудовищно он, наверное, выглядел, вот только какая разница? Всё равно Гриндевальд на него даже смотреть не хотел.
- Но... - выдавил Криденс, тщетно пытаясь придумать хоть какое-нибудь оправдание. - Я просто подумал...
Сказать ему было нечего. Ничего он не подумал, он просто захотел ещё раз увидеть этого трижды проклятого мистера Скамандера и тут же озвучил своё желание, словно капризный ребёнок. До сих пор его желания здесь выполнялись практически (а иногда и буквально) по щелчку, и Криденс решил, что так теперь будет со всем. Гриндевальд объяснял и объяснял ему про обскури, а Криденс всё равно умудрялся не понимать самых элементарных вещей. Непереносимое чувство стыда захлестнуло его с головой, и он вновь принял свою отталкивающе-жалкую позу обиженного всем миром сироты, ткнулся лбом в согнутые колени в попытке скрыть покрасневшие глаза. Желание убежать в свою комнату и просидеть там до завтрашнего утра, занимаясь самобичеванием, мешалось в нём с желанием вскочить с места и броситься Гриндевальду в объятия, схватить его по-детски и держать, пока волшебник не простит его за каждую сказанную глупость. Ни то, ни другое он ни за что бы не сделал - даже получи вдруг разрешение. Криденс любил и ненавидел его сильнее, чем любое другое живое существо на всей божьей земле. Как же ему хотелось, чтобы со всем этим было покончено - и всё же он совершенно не представлял, что будет делать со своей жизнью, если Гриндевальда вдруг не станет. Он был пленником, день и ночь грезящим о свободе, но уже не помнящим, каково это - вести нормальную жизнь по другую сторону тюремной решётки. Что было бы, если бы у Гриндевальда не получилось сбежать из американской тюрьмы? Или если бы авроры действительно убили его самого. Что тогда? Хоть какая-нибудь, хоть самая маленькая часть волшебника расстроилась, увидев несчастные чёрные ошмётки там, где ещё секунду назад было охваченное обскуром тело Криденса? Не потому, что столь замечательная возможность была бездарно упущена, а потому, что преданный ему и им мальчик умер у него на глазах?
- Но я хочу понять! - всхлипнул Криденс, надеясь, что Гриндевальд не заметит изменений в его голосе за шумом дождя. Вперившись взглядом в ровную спину мужчины, Криденс сжал дрожащие губы в тонкую линию. Из-за туч, не ведающих конца и края, на улице было совсем темно. Он закрыл голову рукой, словно Гриндевальд мог вдруг разозлиться и отвесить ему пощёчину. Или сама буря, выломав окна, могла вдруг ворваться в Цвингер и не оставить на нём живого места. - Я хочу всё понимать, мистер Гриндевальд! Но как бы я об этом узнал, если вы не рассказываете мне о тех волшебниках из метро? Я не знал, что они такие глупые и ничего не понимают в обскурах.

Отредактировано Credence Barebone (2018-07-22 18:46:34)

Плакал Криденс без единого громкого звука, так, как привык плакать дома: тихо, про себя, давя внутри всхлипы и хныканье, чтобы никто ненароком не услышал, что происходит за тонкими стенами его комнаты. Он не плакал ни во время наказаний, ни тогда, когда рассказывал мистеру Грейвсу об очередной ссоре с матерью или семейном визите в издательство. Вопреки частому мнению, Криденс вообще не стремился привлечь к себе внимание слезами - те просто лились, предательские и унизительные, несмотря на любые попытки взять себя в руки. Нервы у него серьёзно расшатались, и постоянные потрясения, которые Криденс переживал по тем или иным причинам, нисколько не шли на пользу травмированной психике. Он плакал просто потому, что больше не мог выносить своих ощущений: ни того, как гудела в ушах кровь, ни того, как непрерывно колотилось взбесившееся сердце, ни того, как мучительно скручивался непонятный узел где-то между самых рёбер. Криденс хотел выцарапать его наружу, словно тот был чем-то физическим, вроде проглоченной медицинской трубки, и, только увидев расплывшееся пятно на своих коленях, понял, что проплакал весь недолгий монолог Гриндевальда. Ему было больно, плохо и грустно, и, что самое главное, обидно: он ведь не хотел ничего дурного, не хотел сделать что-то неправильное, всегда старался быть покладистым и внимательным. Почему мистер Гриндевальд этого не понимал? Зачем заставлял Криденса чувствовать себя настолько ужасно? Криденс не должен был чувствовать себя виноватым, а всё равно чувствовал: внезапное желание рухнуть перед волшебником на колени и умолять его о прощении было настолько паршивым, настолько неправильным, настолько лишающим Криденса всякого намёка на чувство собственного достоинства, что едва не вызвало новую волну истерических рыданий. Он помнил, как когда-то был готов извиняться перед матерью за любую глупость, на которую в любой другой семье даже не обратили бы внимания, за любую незначительную мелочь вроде опоздания, испачканных ботинок или пролитого супа, в бредовой надежде сменить её гнев на милость. Бессмысленная, бесконечная череда унижений лишь для того, чтобы не быть избитым, лишённым ужина или прилюдно отчитанным.
Криденс полагал, что всему этому теперь полагалось остаться в прошлом, мало-помалу забытым и вычеркнутым из памяти. Но от прошлого, как выяснилось, нельзя избавиться одним махом, и знакомые чувства возвращались, пролезали внутрь чёрными щупальцами, застилали опухшие глаза. Надорвано вздохнув, он стиснул в пальцах ручку дивана, на котором сидел, напряжённо сжимал её, пока не заболели кости. Как легко бы было обратиться обскуром и разнести к чертям каждое мокрое стёклышко, каждый неадекватно дорогой предмет мебели, каждую волшебную картину на стене. Вновь. Показать мистеру Гриндевальду, какую боль способны причинить его слова. Вновь. Но Криденс сидел, почти не двигаясь, не считая трясущихся пальцев, и слепо смотрел куда-то в сторону, строго запрещая себе даже думать об этом. Он ведь в действительности мог контролировать обскура, причём весьма успешно, и недавнее путешествие в пещеры было тому прямым подтверждением. Не умей он этого, и почерневшее тело Гриндевальда давно бы уже валялось за разбитыми окнами Цвингера. По крайней мере, сам Криденс видел это именно так.
Напоминание о времени, проведённом в цирке, заставили лицо Криденса стремительно пунцоветь. Он шмыгнул носом, наконец-то вскинув на мужчину ненормально чёрные глаза.
- Я мыл клетки за выродками по вашей милости, мистер Гриндевальд. Если бы вы... если бы вы просто выслушали меня тогда, в Нью-Йорке, то ничего бы этого вообще не было. Но вы решили, что от меня больше не будет пользы. Что я вам больше не понадоблюсь, - не торопясь, почти по слогам произнёс Криденс. Выражение его лица ненадолго ожесточилось. - Мама тоже постоянно напоминала мне, как многим я ей обязан. Как она меня содержит, кормит и одевает. Говорила, что в других семьях родители строже, и лупят своих детей гораздо сильнее, а я ей верил. Чувствовал себя обязанным. Только вот я ведь не просил её усыновлять меня, да? Это было её решение. - Что-то капнуло Криденсу прямо на губы, вынудив облизнуться, и он запоздало узнал солоноватый привкус. Вот только продолжал смотреть прямо, с дорожками слёз и кривящимися губами. Пусть Гриндевальд видит, какая разница. Пусть знает, какой он. - Вы сами разрешили мне остаться. Я думал, я вам... - Он оборвался, затих, не зная даже, что такое пытался сказать, и покусал внутреннюю сторону щёк - несколько потерянно, как можно было заметить, словно собственный ход мысли неожиданно привёл его в какой-то тупик. Белый глаз волшебника неестественно горел в нависающей темноте. Смотря, как расползается по окнам наколдованная Гриндевальдом чернота, Криденс продолжил сбивающимся на рыдания полу-шёпотом: - Вы сказали, что мы друзья, а сами рассердились, когда я спросил про мистера Скамандера. Вы совсем такой же, как мама. Хотите, чтобы я был удобным. Чем вы лучше неё? - спросил Криденс, решительно вытерев слёзы. - Тем, что не бьёте меня?