Впервые Криденс услышал о мадам Ларошель ещё в декабре: они плыли на корабле уже шестой день, когда Криденс, страдающий морской болезнью в катастрофически душной каюте, стал случайным свидетелем разговора между укротителем львов и карликом. Ни первый, ни второй, по-видимому, не считали его хоть сколько-нибудь значимой персоной, а потому не стесняясь обсуждали при Криденсе насущные проблемы: еда на корабле была отвратительной, койки жёсткими, каюты маленькими, а билеты во Францию - неоправданно дорогими. Кажется, именно разговор о билетах в конце концов и перевёл беседу в сторону денег. Укротитель, широкоплечий мужчина с густой бородой и не менее густыми волосами на обнажённой груди, жаловался другу на долги, в которые угодил за последние полгода - бережливостью он никогда не отличался, а вот выпить и закутить любил. Грех было не оставить пару горсточек драготов в знаменитой "Слепой свинье". Ну, или пару десятков горсточек. Какое-то время они побранились, сетуя на скупость своего "работодателя", а после Криденс наконец-то услышал это странное имя - мадам Ларошель. Мадам Ларошель, доверительно заговорил карлик в ухо товарищу, при правильном подходе может поправить его худые финансовые дела. Настоящая, заверял он, спасительница для несчастных душ.
Криденс навострил уши - захотелось узнать об этой таинственной даме побольше, - но тут его желудок вновь мучительно скрутило; он сполз с койки и, покачнувшись, поспешно покинул каюту. Когда он вернулся назад, напоённый мистером Скендером каким-то целительным зельем, артисты уже крепко спали животами кверху. Будить их Криденс не отважился бы даже при иных обстоятельствах. Он залез обратно на своё место, отворачиваясь носом к стенке и думая о том, что поутру обязательно расспросит мужчин поподробнее. Однако, когда Криденс открыл глаза на следующий день, из головы его полностью выветрился и ненароком подслушанный разговор, и имя мадам Ларошель - в грузовом отсеке правая голова волшебного льва, проголодавшись, поссорилась со второй и до крови прокусила левую лапу. Криденса быстро пристроили таскать животным мясо из столовой, и вскоре он окончательно позабыл о женщине за каждодневными заботами.
Вновь услышать это имя Криденсу суждено было лишь почти два месяца спустя. В один из дней Мазилеску - так звали карлика - вернулся в шатёр в расстроенных чувствах: в долгах он, как выяснилось, был как в шелках, и оказался вынужден продать мадам Ларошель кое-какую крайне любопытную вещицу, не совсем законными путями привезённую им с магического рынка Румынии. Уже забытый разговор немедленно всплыл в памяти Криденса, заставив глаза загореться плохо скрываемым интересом. Ему нужны были деньги. Криденс никогда в полной мере не понимал их значимости, покуда не оказался выброшен на дорогу без всяких средств к существованию. Он всегда был беден, занашивая один и тот же комплект одежды до дыр, но никогда - буквально нищим. Оказалось, это не очень-то приятно. Он мечтал о лучшей доле для себя; хотя бы о каком-нибудь углу в отдельной комнате, вдали от цирка, в котором он смог бы начать жизнь с чистого листа, но не мог позволить себе даже услуги цирюльника - его причёска "шапочкой" успела слегка зарасти и превратиться во что-то непонятное без постоянного ухода. Не то чтобы его в самом деле волновало то, как он выглядит со стороны, однако факт оставался фактом - Криденс нуждался в деньгах, а мистер Скендер не собирался предоставлять ему возможность к побегу.
Три дня спустя, после очередного успешного представления, Криденс не выдержал и, выждав, когда Мазилеску останется один, спросил его о мадам Ларошель. Тот сначала долго смотрел на него снизу вверх, а затем, мгновенно изменившись в лице, отчего-то похабно рассмеялся. Криденс не понял его реакции и смутился пуще прежнего. Быть может, он назвал не то имя?
- Тебе давно пора бы познакомиться с мадам Ларошель, - отсмеявшись, выговорил наконец карлик. Глазки его внимательно бегали по Криденсу, и тот едва удержался от того, чтобы развернуться и убежать. - Приспичило, а? Сколько тебе лет-то? - Криденс открыл рот, чтобы ответить, но ответа от него не требовалось. - А что же наша девочка-змейка?
Криденс опять не понял, что тот имеет в виду, но всё равно стал стоять на своём.
- Мне нужна мадам Ларошель, - как можно увереннее повторил он.
Видимо, этого было достаточно для убеждения. Вытащив палочку из штанов, Мазилеску поднял в воздух взявшийся откуда-то листок бумаги и надиктовал на нём адрес "Чёрного Бархата". Лёгким движением руки листочек оказался сложен вчетверо, а после деликатно заполз в кармашек Криденса. Карлик похлопал его по нему и, ещё раз потешно фыркнув, повертел палочку в коротких, похожих на немецкие сосиски пальцах. Поблагодарив его, Криденс вылетел из шатра прочь и поспешно прошмыгнул сквозь возвращающуюся со сцены толпу артистов. Уже в своей кровати, отвернувшись от остальных рабочих мальчишек, Криденс развернул бумажку с парижским адресом. Запомнив его наизусть, словно молитву, он разорвал бумагу на мелкие кусочки и сжёг обрывки записи в пламени свечи. Криденс знал, что лучше не оставлять ничего провокационного под подушкой - привычка, родом ещё из детства.
***
День спустя Криденс выскользнул из цирка с наступлением ранних сумерек - Мазилеску сказал, что днём лучше не ходить, и Криденс прислушался к его чудному совету. Подмышкой у него покоилась целая кипа цветастых листовок и объявлений, приглашающих любого желающего - при деньгах - посетить головокружительное фрик-шоу. Каким-то образом ему удалось убедить мистера Скендера в своих светлых намерениях, когда предложил ему порасклеивать рекламу на близлежащих улочках. Он честно пронёс свою бумажную ношу квартал или два, прежде чем, немного поколебавшись, тайком всунуть её в полупустую урну.
Чем ближе Криденс подходил к озвученному карликом адресу, тем больший мандраж охватывал его тело. Что, если у него ничего не получится? Или мистер Скендер узнает, куда он на самом деле ходил? Мазилеску обещал никому не рассказывать об их "деликатном секрете", но Мазилеску не был человеком, которому Криденс мог бы довериться - по правде говоря, не был даже его другом. Тем не менее, спустя полчаса или час блужданий, Криденс добрался до нужной улицы и в самом деле увидел впереди себя описываемое артистом здание. Со стороны оно походило не то на жилой дом, не то на гостиницу. Подойдя к двери, он осмотрелся в поисках какого-нибудь звонка, но того, увы, нигде не обнаружилось. Тогда Криденс решил просто постучать. Вот только не успел он дотронуться кулаком до двери, как ласковый женский голос поприветствовал его буквально из ниоткуда:
- Рады приветствовать вас в "Чёрном Бархате", мсье, - произнёс этот голос. - Кто порекомендовал вам нас?
Криденс огляделся в поисках того, кому можно было бы ответить, но людей рядом не было. Начиная нервничать, он промямлил:
- Мазилеску. - К собственному стыду Криденс вдруг понял, что не имеет ни малейшего понятия о том, имя это или фамилия. Оставалось только надеяться, что в Париже живёт не так уж много румынских карликов. - Из "Аркануса". Он говорил, вы поможете.
Около минуты продолжалась тишина. Тогда Криденс попробовал снова:
- Вы мадам Ларошель? - спросил он неуверенно. - Пожалуйста, можно мне войти? Мне нужна по...
Договорить Криденсу не дали. Дверь открылась словно бы сама собой, приглашая его пройти внутрь. Само собой, это Криденс и сделал. Сделал и тут же прирос к полу у самого порога: в неестественной позе, с занесённой наполовину ногой и лицом, медленно приобретающим оттенок грязного тротуара. Как много здесь было женщин! И какие они были... неодетые! Не в силах ни отвернуться, ни зажмуриться, Криденс ошарашенно шагнул назад и впечатался спиной в уже закрывшуюся по волшебству дверь.

Отредактировано Credence Barebone (2018-06-29 12:42:53)

Всё, что происходило за порогом "Чёрного Бархата", разум Криденса впоследствии пытался загнать в самые пыльные, в самые-самые дальние уголки памяти, из которых не вытащить информацию не то что самому, а даже самой мощной ментальной магией. Какое плохое, какое развратное место это было! В воображении Криденса, строго ограниченном церковными рамками, подобных мест не могло существовать на божьей земле вовсе. Не имея собственного опыта, он, тем не менее, достаточно знал о грехе прелюбодеяния, чтобы сразу понять, что здесь происходит, и почему щедро припудренные волшебницы стремятся как следует ухватить его за щёку, руку или чего поинтереснее. Полуобнажённые девушки, налетевшие на него, словно голодные разнопёрые птички, весело хихикали над его причёской и нисколько не стремились прикрыться - какой срам! Совсем как героини с салемской листовки, на которой пухлые ведьмочки танцевали голыми вокруг костра, работницы "Чёрного Бархата" окружили Криденса плотным полукругом. Выглядело это подобно дьявольскому шабашу. Хоть в чём-то его покойная матушка оказалась права!
Ему никогда не доводилось бывать в окружении такого количества незнакомых представительниц прекрасного пола, и уж тем более видеть их без исподнего! Не считая агитационных листовок Второго Салема, демонстрирующих все анатомические особенности колдуний, Криденс ни разу не видел других людей обнажёнными - кроме, разве что, самого себя. Переживая свой подростковый возраст бок о бок со средней сестрой, он никогда, тем не менее, не подглядывал за Частити и не давал поводов усомниться в своей пуританской нравственности. Как бы то ни было, ма всё равно расселила своих детей по отдельным комнатам. От такого распущенного, говорила она, ведьминского отродья можно было ожидать чего угодно.
Криденс всё жался и жался спиной в закрытую дверь, будто надеялся, что та каким-нибудь чудесным образом вдруг обвалится на пол и выпустит его на улицу, прочь-прочь-прочь из этого места; но дверь, конечно же, не обваливалась, и на улицу Криденс не попал. Может быть, он ошибся адресом? Это бы всё расставило по своим местам! Но ведь не мог его обмануть голос при входе...
- Это "Чёрный Бархат"? - решил он уточнить на всякий случай. Растерянно поморгал и, уже сам не зная, какой ответ желает услышать, повторил с завидным для его положения упрямством: - Я искал мадам Ларошель.
Одна из девушек кокетливо улыбнулась ему и, накрутив на палец кудрявый локон, невинно захлопала густо накрашенными ресницами.
- Ну конечно это "Чёрный Бархат", милый, - ответила она ласково и, подоспев поближе, с наигранной заботливостью поправила гостю встопорщившийся воротничок. Обнажённая грудь её при этом недвусмысленно прислонилась к рубашке Криденса. Этого он выносить уже не смог и, позорно всхлипнув, дёрнулся в сторону. Девушку, впрочем, это почему-то нисколечко не сконфузило: - Хочешь, я тебе всё тут покажу?
Боже правый, нет, он не хотел! Наверное, что-то такое он и сказал вслух, потому что между девушками вдруг завязалась перепалка.
- Разумеется он не хочет, - вставила колкое словечко брюнетка, как раз закончившая подкрашивать и без того красные губы. Не зная, куда девать глаза, Криденс беспомощно возвёл их к потолку. Потолок был безопасным. На потолке, вопреки его самым страшным ожиданиям, не было никаких непристойностей. - Ты ему совсем не понравилась. Он на тебя даже не смотрит.
- Он просто стесняется, - не согласилась вторая, оскорбившись в лучших чувствах. - Очаровательно, правда?
- Мы можем помочь тебе расслабиться, душка.
- Это твой первый раз?
Внезапно до Криденса дошли и смысл слов Мазилеску, и причина его похотливого смеха. Неужели тот просто пошутил над ним, и никаких денег мадам Ларошель не одалживает? Подстроил всё один, или даже придумал эту отвратительную шутку с остальными артистами цирковой труппы? Решили поиздеваться над ним, когда поняли, каким неисчерпаемым источником смеха Криденс может стать? Залившись краской, словно варёный рак, он извинился перед девушками и уже собрался было спасаться бегством, как какой-то молодой человек едва не сбил его с ног.
Не успел Криденс и слова сказать, как его уже подхватили под локоть и повели куда-то наверх под неодобрительные охи разочарованных девиц. Сопротивляться он не стал и за безымянным спасителем пошёл безропотно и молча - быть может, хоть теперь его наконец отведут туда, куда нужно? Да, точно. Наверняка это всё какое-нибудь нелепое недоразумение, а вот сейчас-то он встретит настоящую мадам Ларошель и попросит у неё денег в долг. Если Криденс всё-всё объяснит, то она обязательно поймёт, и всё будет хорошо. По пути в "Чёрный Бархат" он уже успел вообразить её эдакой сердобольной старушкой, на закате лет ударившейся в альтруизм и организовавшей помощь для всех бедных и нуждающихся. Криденс уже знал, как много всего может скрываться за филантропическими намерениями, однако нарисованная картина его более или менее воодушевляла.
Это, впрочем, никак не соотносилось с рассадником содома и гоморры на первом этаже. Криденс старался, но объяснить пережитое с точки зрения логики никак не мог.
- Я не могу завтра, - тихо пробормотал он, заволновавшись от слов молодого человека. Мистер Скендер ни за что не отпустит его расклеивать объявления второй день подряд! А что ещё он может придумать?
Но юноша уже вовсю стучался в дверь. Прокричал хозяйке, а тут уж его и след простыл - Криденс так и остался стоять в гордом одиночестве, всё ещё бордовый и растрёпанный от пережитого стыда. Опомнившись, он тут же с дотошностью пригладил всклоченные волосы в надежде сразу произвести хорошее первое впечатление. В комнате хозяйки раздались шаги, а затем дверь, понятное дело, отворилась. И вот казалось бы - ну что могло удивить Криденса ещё сильнее, чем сделали это размалёванные девушки внизу? Ан нет, кое-что всё-таки могло.
Не веря своим глазам, Криденс вперился взглядом в человека за порогом. От увиденного его бросило сначала в холод, а затем в пот - он даже почувствовал, как пренеприятнейше намокли от волнения ладони. Перед ним стоял... а мадам Ларошель, судя по всему. Но на сердобольную старушку она была похожа меньше всего. На "мадам" она, впрочем, тоже была похожа как-то не в полную меру. Криденс присмотрелся и к собственному изумлению разглядел кадык на укрытой мехом шее. На лице его тут же расцвело выражение непонимания, а затем, самую малость - осуждения. Такое Криденс контролировать не мог, спасибо воспитанию. Мужчина в женской одежде! Разве так можно?! Иногда он и сам не вполне осознавал, как многое перенял от материнских взглядов. Если бы вдруг осознал, обязательно бы возненавидел себя ещё сильнее.
Стараясь не обращать внимания на оценивающий взгляд, которым его мгновенно наградили, Криденс шагнул внутрь комнаты. Пахнуло косметикой, духами и чем-то ещё - да так сильно, что у Криденса едва не закружилась голова с непривычки. Заметив протянутую к нему руку, Криденс неуверенно взялся за неё почти что кончиками пальцев и пожал. Не должен же он был... не нужно же ему было её целовать? Смешавшись, он сунул обе руки в карманы и стал разглядывать причудливый древесный узор на полу.
- Кроянс, - выпалил Криденс на первый вопрос, называя французскую форму своего имени. Несмотря на то, что газеты ещё в декабре успели прогреметь новостями об "обезвреженной обскурии в нью-йоркском метро" и ни разу, вроде как, не упомянуть имени-фамилии этой самой обскурии, он всё равно боялся рисковать. Интересно, а они вообще знали, кто он такой? Гриндевальд вот точно знал, а Гриндевальд был у них... Лучше было перестраховаться, чем дать американскому аврорату зацепку. Вздохнув, Криденс повторил чуть погромче: - Меня зовут Кроянс.
А вот со вторым вопросом всё оказалось не так просто. Что он должен был уметь?.. Он... Она спрашивает его о магических способностях?
- Вы ведь мадам Ларошель, да? - спросил Криденс, рассудивший, что безопаснее всего будет просто не отвечать. Поднять глаза он так и не осмелился - труднее всего было хотя бы не закрыть горящее адским пламенем лицо ладонями. - Мне сказали... Мне сказали, вы можете помочь. Что вы даёте в долг. Мне очень, - он перевёл дыхание, почти в отчаянии повторяя: - очень нужны деньги.

Отредактировано Credence Barebone (2018-07-01 15:38:36)

Оробевший Криденс стоял ровнёхонько посреди комнаты, опустив глаза и руки, чувствуя себя очень неловко. Он ощущал себя молодым телёнком, выставленным пред фермерами на скотной ярмарке - те оценивают беспристрастно, внимательно, со знанием дела пытаясь прикинуть, насколько сочным будет мясо. Ужасное чувство, которое он так часто испытывал в своей прежней жизни и, в особенности, детстве. Люди редко видели в нём кого-то, кроме ребёнка сумасшедшей сектантки, и Криденс никогда не умел - даже не имел догадок о том, как - очаровывать. Ни светским лоском, ни особенной харизмой, ни умением рассказывать банальные анекдоты он не обладал. Но ему так важно было понравиться этому... этой мадам Ларошель! Если не выйдет, то всё пропало. Потому Криденс придержал за языком неделикатные вопросы и о внешности мадам, и о роде её занятий - не упомянул даже словом то порочное место на первом этаже!
Не перебивая, он чутко выслушал всё, что мадам захотела ему сказать. Взгляд его, абсолютно не читаемый, при этом намертво прирос к крепким, обтянутым дорогими чулками, совершенно точно мужским ногам. Мужские ноги в женских чулках! Умом-то Криденс понимал, что нужно было взять себя в руки и прекратить так откровенно пялиться на чужую одежду, вот только назревшие вопросы так просто из головы не вытравишь - слишком уж шокировало его увиденное и услышанное за последние какие-то пятнадцать минут. Неужели этого человека не мучает совесть за то, с каким неуважением он относится к дарованному ему телу? Быть того не может, чтобы он совсем не боялся попасть в ад! А такие, как мадам Ларошель, обязательно попадут - в этом не сомневался даже Криденс, мало-помалу начинавший критически осмысливать всё то, что некогда вычитал в Библии. Бог не посмотрит на то, скольким обнищавшим людям спасла жизнь мадам Ларошель.
Как выяснилось, Бог вообще имел свойство закрывать глаза на многие вещи.
- Я сквиб, - заговорил Криденс спустя минутную паузу. Кто бы мог подумать, что так тяжело будет произнести это слово вслух! Впрочем, теперь ему было уже не до гордости - без палочки и способностей, а также без элементарных знаний об устройстве магического мира за пределами гастролирующего цирка, Криденс и не надеялся сойти за обыкновенного волшебника. - Моя мама умерла в прошлом году, мэм. И сёстры тоже. А больше у меня родных не осталось. И дома тоже. Я просто... Мне не к кому пойти, мадам. Я совсем никого не знаю в Париже.
Не то чтобы это было ложью. В какой-то степени, это было лишь частью правды - той её выгодной стороной, которая могла бы сыграть Криденсу на руку при должной раздаче карт. Другую её часть людям было знать необязательно. Артистам из цирка вот всегда становилось чуточку жаль его, когда они узнавали, что их мальчик на побегушках так скоро лишился всей семьи - какой трагический несчастный случай, думали новоприбывшие. Может быть, мадам Ларошель тоже разжалобится, и тогда она согласится помочь ему начать новую жизнь. Больше помощи было ждать не от кого. Стыдно было признаваться в этом незнакомому человеку, но Криденс к своим двадцати годам не проработал ни дня - он просто не понимал за какие ниточки дёргать, к кому обращаться и где найти хорошее место с деньгами и еженедельными выплатами. Мама не хотела, чтобы кто-нибудь увидел её сына за разгрузкой вагонов или заводским станком - это было, как она считала, ниже их достоинства. Кто-то должен был помогать ей по дому. Присматривать за младшими сёстрами, раздавать листовки, разливать похлёбку на благотворительных обедах и готовить церковь к не имеющим конца и края собраниям Вторых Салемцев. Как было сказать мадам Ларошель, что он не умеет ничего, кроме уборки, разрисовывания агитационных транспарантов и прислуживания за столом? Ничего такого, чего не смог бы пусть даже одноногий домовой эльф. Криденс очень сомневался, что такая... женщина, как мадам Ларошель, не может позволить себе при необходимости заиметь оного.
- Мне нужны деньги, чтобы снять комнату, - продолжил Криденс, наконец слегка приподняв глаза - сначала к корсету (о боже, этот корсет!), а затем и вовсе к напудренным щекам мадам. Ласковая усмешка, которую он прочитал на лице хозяйки, на мгновение полностью обескуражила его. - Или уехать. Хоть куда-нибудь. Мне всё равно, где жить, главное - выбраться.
Свобода. Вот, чего он хотел. А что будет дальше он, по правде говоря, даже толком не воображал - ни то, откуда возьмёт деньги, чтобы расплатиться с процентщицей, ни даже то, чем он планирует заниматься, пока обскур не сожрёт его с потрохами. Но если смерти не избежать, Криденс предпочтёт умереть вне цирковых клеток. Осмелев, он шагнул к расположившейся в кресле мадам и решительно расстегнул верхнюю пуговицу поношенной рубашки. Вытащил из-под неё что-то блестящее, пару секунд повозился с застёжкой и, в конце концов, снял с шеи хорошо упрятанную за одеждой подвеску. Держась за верёвочку, Криденс протянул её вперёд, демонстрируя мадам Ларошель свой маленький унизительный секрет.
- Мне сказали, вы можете что-нибудь купить, если вам понравится, - объяснил Криденс, стискивая подвеску в слегка подрагивающих пальцах. Смотреть на неё было невыносимо. На прочной верёвке - Криденс мог утверждать о её прочности авторитетно, однажды уже попытавшись разорвать её в приступе гнева - болтались кружок и палочка, заключённые в треугольник. Криденс не мог даже предполагать об их истинном значении - для него они были лишь странным символом, ничего особенно не значащим, но чудным по своей форме. - У меня есть только это, но, может быть... Вы купите это у меня? Как дорого это стоит?
А вдруг это не стоит ничего? Вдруг это смешная дешёвка, которой полным полно у настоящих волшебников? Гриндевальд говорил, что не доверил бы эту вещь кому-нибудь другому, не Криденсу, но Гриндевальд говорил много вещей, которым, как оказалось, верить не следовало. К тому же, подвеска больше не работала. Криденс провёл множество позорных минут в ночи, зажимая треугольную подвеску между ладонями, однако ни Геллерт Гриндевальд, ни Персиваль Грейвс, ни даже авроры из МАКУСА больше не откликались на его зов. Но, наверное, получится заколдовать её снова? Как иронично, что подарок Гриндевальда был самой главной надеждой Криденса на спасение - и, по совместительству, единственной.
Не продавать же мадам Ларошель свой нательный крестик.

Отредактировано Credence Barebone (2018-07-01 23:10:46)

Услышав вердикт в тридцать галлеонов, Криденс заметно расстроился. Безделушка, как назвала подвеску мадам Ларошель, была дорога его памяти, и расставаться с ней за столь смехотворную сумму Криденсу не хотелось. Несмотря на то, что когда-то его первым же порывом было выкинуть подарок в Атлантический океан, "с глаз долой из сердца вон", подвеска до сих пор оставалась у него - даже спустя два месяца. Она служила не только источником душевной боли, но и физическим напоминанием о событиях минувших дней. Без неё вещи, навсегда изменившие не только судьбу Криденса, но и его самого, казались менее реальными. Как горячечный сон, сюжет которого напрочь лишается смысла по пробуждению, так и прерывистые воспоминания о декабрьской трагедии время от времени начинали казаться ему плодом обезумевшего воображения. Незрелая психика Криденса бросалась в отрицание, подменяла одно другим, изо всех сил старалась вычеркнуть из памяти все травмирующие её эпизоды - не только убийство приёмной матери, но и предшествующие атаке авроров события. Тогда-то он и вспоминал о подвеске. Снимал её с шеи, рассматривал мудрёный символ из геометрических фигур и, ослеплённый ненавистью, зажимал подвеску в ладони, пока не становилось больно. Уголки у неё были острыми, впивались в загрубевшую кожу до кровавых ранок, до сдёрнутого мяса, и вместе с болью, которую Криденс больше не мог и не хотел игнорировать, приходило осознание.
Оказалось, психика у него была на удивление крепкая. По крайней мере, сумасшедшим он себя до сих пор не чувствовал.
Криденс знал, что продажа подвески причинит ему страдания. Но не думал, что чувство потери будет настолько непереносимым. Стиснув зубы, он вложил подвеску в ладонь мадам и потёр шею, ощущающуюся непривычно голой без охватывающей её верёвочки. Едва слова для ответа встали комом в его горле, Криденс поскорее опустил голову, часто-часто заморгал и притворился, что в глаз попала соринка. Эта боль принадлежала лишь ему одному и не предназначалась для чужого взора. Тридцать галлеонов, значит. Ничтожно маленькая сумма, и всё же на тридцать галлеонов больше, чем он получает сейчас от мистера Скендера. На тридцать галлеонов он сумел бы, при разумном подходе, питаться целую неделю. Глупо было бы отказываться и уходить ни с чем. Жить здесь Криденс не мог... по многим причинам сразу, так что единственно верным решением казалось взять деньги и смыться, пока мадам не закапризничала, не разглядела на подвеске какой-нибудь дефект и, в конце концов, не передумала платить вовсе. Вернув себе самообладание и набрав в грудь побольше воздуха, Криденс уже открыл рот, чтобы выдать стандартное "спасибо за ваше внимание, мэм", как неожиданное предложение мадам Ларошель буквально выдернуло коврик у него из-под ног.
- Модель для колдографии? - растерянно переспросил Криденс, будто бы впервые слыша это слово.
В следующую секунду нескромный комплимент его внешности вынудил Криденса покраснеть почти так же сильно, как это сделала чужая рука на челюсти. Ему всегда нравились прикосновения - он прекрасно знал об этой своей слабости и научился воспринимать, как данность, - однако облачённая в модную перчатку ладонь, придерживающая его подбородок высоко поднятым, ощущалась неприятно и пугающе. Никто никогда не трогал его вот так, ни мама, ни "мистер Грейвс", и новое странное чувство, вызванное этим несогласованным вторжением в его личное пространство, заставило Криденса почувствовать себя подобно моллюску, выскобленному мальчишками-хулиганами из раковины. Уязвимый, нелепый и выставленный напоказ. Его губы невольно приоткрылись, когда женская-мужская ладонь принялась прощупывать рядки зубов, и на секунду Криденс представил, как, подобно хищному животному вроде волка, отращивает клыки и перегрызает эти дьявольские пальцы. Мадам Ларошель ни за что не рискнула бы прикасаться к нему подобным образом, если бы знала, как мало бы ему потребовалось для того, чтобы стереть с лица Парижа не только её саму, но и всё это пропитанное похотью и кислым потом место. У Криденса больше не было ничего, что он боялся бы потерять. Однажды он уже избежал расправы, и ничто - и никто - не помешали бы ему сделать это снова.
Он зажмурился, словно сгонял наваждение, и вырвал своё лицо из хватки мадам. Уши у него горели огнём.
- Зачем вам колдография со мной? - непонимающе спросил Криденс, выпустив коготки. Предложение мадам настолько ошеломило его, что проснулась инстинктивная потребность защищаться. Что значила эта "брошюрка для специальных гостей"? Кем были эти специальные гости и, будь они даже самыми нравственными и высокоморальными людьми, зачем им могло бы понадобиться рассматривать его изображение? Криденс смутно догадывался, что за сими словами скрывалось что-то не совсем приличное, но точного определения своим предположениям дать был пока не в состоянии. Он уже фотографировался раньше, ещё когда жил с мамой и сёстрами, и, хотя ничего страшного в этом не обнаружилось, Криденсу не очень-то понравилось - волнительно было моргнуть, зевнуть или принять неправильную позу. Он нервничал пуще всех, но на их семейном портрете всё равно получился безобразно. А ведь никто даже не платил им за это! И... господи, тысяча галлеонов! Криденс пока ещё не очень ориентировался в магической валюте, но пресловутая "тысяча" зазвучала в его голове колокольным звоном. Тысяча, тысяча, тысяча. Тысяча галлеонов, если смочь правильно ей распорядиться, открыла бы ему двери в другой мир. Неужели кто-то согласен заплатить тысячу за то, чтобы просто сфотографировать его? - Не смейтесь надо мной, мэм. Я не умею. И я некрасивый.
Смеха в глазах мадам Ларошель он, вопреки ожиданиям, не прочитал. Зато прочитал кое-что другое и, ещё не успев дать этому название, густо зарделся. Пауза продлилась не дольше минуты, но именно в повисшей вокруг них тишине Криденс вдруг услышал то, что, наконец, добавило финальный кусочек мозаики в картинку, усердно собираемую его разумом. Кто-то стонал. Должно быть, Криденс недостаточно плотно прикрыл дверь за собой, и звуки из противоположного крыла донеслись до его чуткого слуха. Он поморгал, не сразу распознав источник и природу этого незнакомого шума, а потом понял всё.
- О боже! - воскликнул он, заслонив рот ладонью и позабыв, что сквибы, как и волшебники, не отличаются излишней религиозностью. - Вы же не... Я не буду делать ничего такого, это ужасный грех! Фотографируйте кого-нибудь из... кого-нибудь из тех девушек. Я не стану раздеваться.
"Раздеваться" далось ему с таким трудом, словно одно только это слово было безгранично порочно. У любого морального падения должны быть свои пределы.

Отредактировано Credence Barebone (2018-07-04 00:29:52)

Едва ли "переодеться" звучало многим лучше. Судя по внешнему виду мадам Ларошель, вкусом та отличалась весьма экстравагантным - Криденс не ожидал, что ему предложат облачиться в дорогой костюм, бабочку и лакированные туфли. Взгляд его вновь сделался затравленным. Никто прежде не позволял себе непристойностей по отношению к нему, и никто, по правде говоря, даже не интересовался Криденсом, как любовником. Среди адептов Второго Салема числилось не так уж много симпатичных молодых девушек, но каждая из них оберегала свою непорочность, словно что-то очень-очень сакральное, очень важное и ценное. Похоть, которой были столь подвержены юные рабы божьи, являлась не только происком дьявола, но и свидетельством магического вмешательства: все ведьмы были порочны по своей природе, все колдуны были озабочены и нечестивы, и плоды их животной, всенепременно грязной любви были столь же греховны, как и они сами. Криденс уже родился во грехе - что ещё ужасного он мог сделать, чтобы загнать свою недостойную прощения душу поглубже в геенну огненную? Страх перед поллюциями и сексуальное воздержание, проповедуемое салемцами, как правоверными пуританами, не спасут его душу от вечных мук в загробной жизни. Криденс совершал вещи куда более отвратительные, чем интимная связь до брака. На том свете ему уже было обещано суровое наказание.
Дикая мысль вдруг пришла ему в голову: он убил человека раньше, чем разделил с кем-нибудь свой первый поцелуй, любовь и постель.
Речь мадам Ларошель, наполненная заискивающими, убаюкивающими бдительность словцами, проплывала словно бы мимо Криденса - он одновременно и слушал, и нет, всё больше предаваясь своим собственным размышлениям. Позволив себе проигнорировать вопрос, Криденс напряжённо хмурил брови, как делал, когда сталкивался с какой-то серьёзной, ранящей его моральной дилеммой, и задумчиво жевал внутреннюю сторону щёк. Несчастье приходящих в "Чёрный Бархат" гостей его волновало мало, ровно как и "благотворительная" сторона вопроса. Его личное, никем не замеченное горе полностью ослепляло Криденса что тогда, что сейчас. Мадам Ларошель видела его целомудренным и воспитанным мальчиком, и Криденсу было по-злому любопытно узнать, как изменилось бы её мнение, узнай та, сколько крови осело на его руках. Девственность плохо сочеталась с нарушенной заповедью "не убий". А что сказала бы его мама, останься в живых? Мэри Лу не разрешала ему болтать с ровесницами на улице, а теперь он буквально был в парижском борделе. Окажись она тут, избивала бы его ремнём до тех пор, пока он не заплакал и не упал бы, обессилев, в обморок. Мысль о том, как её почерневшее тело крутится и крутится в гробу, принесла Криденсу мрачное удовлетворение. Впервые он почувствовал нечто подобное, шагнув на земли Франции в декабре прошлого года. Безнаказанность.
Может быть, после смерти его и ждали адские пытки. Но пусть сначала убьют его.
Подавив в себе тошнотворное чувство стыда, Криденс взглянул на вытащенный из шкафа предмет одежды. Мадам Ларошель ждала от него какого-нибудь ответа, но он не торопился его давать. Неприятные пятна смущения, рассыпавшиеся жаром по его груди и шее, доползли и до лица, когда Криденс поискал, но не обнаружил на предложенной мантии застёжек. Тысяча галлеонов. Тысяча галлеонов и новая жизнь, в которой никто никогда не узнает ни об этой унизительной истории, ни о преступлениях, которые он совершил в Нью-Йорке. Он посмотрел на мадам Ларошель, словно её выражение лица могло дать запутавшемуся Криденсу какую-нибудь подсказку, и коснулся мантии кончиками пальцев. Ткань была очень хороша на ощупь, лучше, чем любая, даже парадная одежда Криденса - он едва сдержал блаженный стон, просто представив, как мягко та должна была бы ощущаться на теле. Его собственные рубашка с жилеткой, нестираные уже больше недели, и рядом не стояли с обычной мантией из гардероба мадам. Криденс старался поддерживать свой внешний вид аккуратным и чистым, однако и сам не мылся с позавчерашнего утра - в цирке не так-то просто раздобыть кипяток или, хотя бы, тазик с чистой водой. И пока разум Криденса взывал к его вере и совести криками "нет-нет-нет", его руки, действуя как-то машинально и не совсем осознанно, уже держали мантию в своих пальцах.
Он сможет уйти, как только ему что-нибудь не понравится. Никто, напомнил себе Криденс, не сможет применить к нему силу или заставить делать то, что он не хочет делать. В конце концов, он ещё не подписывал никакого договора, ведь так? И раз уж мадам Ларошель сама предложила ему принять душ...
- Да, мэм, - шёпотом ответил он, не поднимая глаз на хозяйку.
Не дожидаясь, пока мадам Ларошель скажет что-нибудь ещё, Криденс быстро прошмыгнул за ведущую в ванную комнату дверцу. Стоило ему переступить порог, как в ту же секунду он, схватившись за ручку, бесцеремонно хлопнул дверью и запер её изнутри. Оставшись один, Криденс наконец-то выдохнул и постарался собрать мысли в кучу. Ванная, к его удивлению, оказалась довольно просторной и светлой комнатой - не сравнить с церковным закутком, в котором они с сёстрами грели воду и обливались ковшиком, согнувшись в три погибели. До блеска протёртое зеркало висело прямо над умывальником. Криденс подошёл к нему практически вплотную, с тоской оглядывая невзрачную фигурку в отражении. Повесив мантию на крючок, он сполоснул руки в горячей - боже правый! - воде и попытался в буквальном смысле слова смыть нездоровую красноту со своего лица. Ничего у него, конечно же, не вышло.
Спустя несколько минут он уже, полностью раздевшись, стоял в ванне и возился с краниками. Ойкнул, когда ледяная вода брызнула на него откуда-то сверху, и ещё минуту-другую регулировал температуру с напором. Комки засохшей грязи и скатывающейся кожи собрались на его руках, стоило лишь немного потереть тело мылом. Только более или менее справившись с водными процедурами, Криденс позволил себе просто расслабиться и, прислонившись лбом к настенной плитке, постоять под успокаивающие звуки бегущей по трубам воды. Ещё полгода назад, скажи ему кто-нибудь о том, что он будет принимать душ в гостях у парижской владелицы публичного дома, Криденс бы не поверил и рассмеялся над бессмыслицей. А теперь он был здесь и, признаться, выходить наружу ему совсем не хотелось. Криденс не хотел переодеваться. И фотографироваться тоже. Он просто хотел, чтобы кто-нибудь добрый - по-настоящему добрый, а не так, как "мистер Грейвс", - помог ему, но, как выяснилось, во взрослом мире всем ото всех что-нибудь да нужно. При воспоминании о Гриндевальде в груди Криденса привычно заклокотало.
Уже отнимая руки от плитки и выключая воду, он заметил небольшую чёрную трещинку на стене, оставшуюся от его прикосновения. Под ложечкой у него засосало. Схватив первое попавшееся полотенце, Криденс вылез босиком на кафель и понадеялся, что мадам Ларошель расценит эту деталь как потребность здания в ремонте, а не как улику.
- Я закончил, - сказал он пятью минутами позже, вернувшись к мадам. Кажется, он провёл в душе гораздо больше времени, чем изначально планировал. В одной руке он держал свою помятую одежду, а другой, стесняясь, всеми силами пытался прикрыться норовящей распахнуться мантией. Ткань и вправду оказалась такой великолепной, как он себе навоображал. Вот только легче ему от этого не стало. Не зная, куда девать свою одежду, он стоял с ней у самой двери и пялился на свои ноги. Наверное, он выглядел так же неловко, как когда первый раз очутился в этих стенах час назад. - Мои ботинки, мэм, я оставил их в ванной. Куда мне их... куда мне положить мои вещи?

Отредактировано Credence Barebone (2018-07-05 00:05:49)

Так и не получив ответа на свой вопрос, Криденс одной рукой, как смог, сложил одежду на спинке кресла. Как только с рубашкой и брюками было покончено, он неловко, как богопослушная девчонка на пляже, обхватил себя за прикрытые серебристым шёлком плечи - какой позор! Стоять в одной лишь мантии, да ещё и перед незнакомым человеком!
Втиснув голову так, что не стало видно шеи, Криденс вперился взглядом в свои босые ступни. Пальцы на ногах у него были длинные, кривые и уродливые. По крайней мере, так с завидной убеждённостью в собственной никчёмности считал он сам. Застеснявшись своего вида, Криденс поджал их и перекатился с пятки на носок, с носка на пятку и обратно. Почему господь не мог создать его красивым? Тогда всё было бы намного проще. Не приходилось бы краснеть из-за своей непривлекательности, и прятаться за многослойной одеждой - тоже. Мадам Ларошель обязательно отвернётся от него с прекрасно знакомым Криденсу отвращением, стоит ему лишь чуть-чуть ослабить бдительность и приспустить злополучную мантию. И даже если старые рубцы на спине, оставленные в память о времени пребывания в доме Бэрбоунов, можно было, как догадывался Криденс по опыту, свести какой-нибудь целебной мазью или волшебством, то с безобразным, плохо заживающим шрамом на животе ему придётся как-то жить все отведённые ему свыше годы. Магию не излечить другой магией. Наверное, стоило поблагодарить судьбу за то, что авроры не целились в лицо, вот только чего-чего, а благодарности в сердце Криденсе совсем не находилось.
Едва мысли о пережитой атаке задребезжали в его мозгу, он положил ладонь на низ живота в инстинктивной попытке защитить и укрыть самое уязвимое место. Может быть, удача наконец-то смилостивится над ним, и шрамы под рубашкой останутся его нераскрытым грустным секретом - раз уж остальные его тайны пришлось выпотрошить на жалость мадам Ларошель. Достаточно с него откровений.
Подхалимский комплимент заставил Криденса слегка воспрянуть духом. Он знал, что мадам льстит ему, знал и всё равно неизменно попадался на этот нехитрый крючок. Криденс так редко слышал добрые слова в свой адрес, что наивно рвался к ним, как изголодавшийся по хозяйской ласке щенок. Словно не было никакого предательства, словно не поклялся он себе однажды не вставать на те же самые грабли. "Бесподобно чарующий"! Даже "мистер Грейвс" никогда не называл Криденса такими словами, а "мистер Грейвс" пускал в ход все, даже самые нечестные средства, чтобы сделать его более удобным и работоспособным. Возможно ли такое, что мадам Ларошель не врёт? Зачем бы ей выдумывать такое, если он уже в её распоряжении? Тысяча галлеонов избавляли её от обременительной необходимости уговаривать. Недоверчиво насупившись, Криденс внимательно посмотрел на мадам исподлобья. Как людям вообще удаётся распознавать чужую ложь? Криденс никогда не умел ни врать, ни понимать, когда его обманывают. Он зарделся, но, заговорив, волей-неволей расслышал в собственном голосе нотки заинтересованности:
- Нет, мэм, - честно и коротко ответил Криденс. Скромничать ему не пришлось - всем, по большей части, было просто плевать на то, как выглядит чудаковатый уличный фрик. А уж в существовании девушек, когда-либо "клавших на него глаз", он сомневался и подавно. С другой стороны, единственный человек, которого Криденс считал своим лучшим другом, на деле оказался самым опасным международным преступником всего магического сообщества, так что глупо было мнить себя специалистом в людских чувствах. - Никто не говорил.
От руки мадам Ларошель, потянувшейся куда-то к его плечу, Криденс уже привычно, но безуспешно постарался уклониться. Он даже не успел отследить тот момент, когда рука вдруг сменилась на волшебную палочку: кончик её неожиданно упёрся Криденсу в подбородок, заставив кадык испуганно задёргаться под тонкой кожей. Его тело, знакомое только с нападениями, напряглось и замерло, готовое в любую секунду бежать или сражаться до конца. Однако больно ему не сделали. Только щекотно - самую малость, и почему-то в очень нетипичных местах. По какой-то малопонятной Криденсу причине щекотно было щекам, векам и бровям. Но ведь мадам Ларошель не трогала его лица! Криденс зажмурился и помахал головой, пытаясь согнать прочь странное щекочущее чувство, но ничего не получилось: щекотка никуда не пропала - только переместилась куда-то ниже, в область шеи. Рассеянно заморгав, Криденс заслонился руками и слегка потёр подкрашенные уголки глаз. Что-то тёмное отпечаталось на подушечке его указательного пальца, и Криденс понял, что умудрился... размазать что-то по скуле.
Почему на его лице вообще было что-то, способное размазаться?
- Что вы сделали? - непонимающе спросил он с какой-то детской обидой, подсунув руку под ткань и виновато пряча следы своего преступления в мантии. Упавший на глаза чёрный локон загородил от него мадам, так что Криденс с лёгким недовольством сдул мешающуюся кудряшку. Ему понадобилось около минуты на то, чтобы осознать, что что-то в этом действии было не так, и всего несколько секунд, чтобы всполошиться и тщательно ощупать свою внезапно удлинившуюся причёску. - Мои волосы! - только и смог глуповато выдать он. Края мантии, которые сбитый с толку Криденс перестал с остервенением сжимать на груди, разошлись в разные стороны и приоткрыли кусочек его обнажённого бедра. Он, впрочем, даже не заметил. - Зачем всё это? Косметикой пользуются девушки.
Коей Криденс, конечно же, не являлся. Серьёзный тон, с которым это было сказано, не оставлял никаких сомнений в непреложности данной истины. Вот только щедро напудренной мадам Ларошель, кажется, забыли об этом рассказать.