Свет керосиновой лампы тускло освещал небольшую комнату, которая служила Оливии кухней и кабинетом одновременно. Молодая женщина сидела неподвижно на простеньком стуле с дешевой обивкой. Поза выдавала напряжение. Руки были сцеплены в замок. Губы поджаты. Она бросает короткие взгляды в сторону своего нежеланного и нежданного гостя.
Кредитор был личностью неприятной. Хотя, быть может, все дело было в личном восприятии. Сложно испытывать симпатию к тому, кто пришел к тебе в дом для того, чтобы пустить тебя по миру. Повышали градус раздражения и целый набор неприятных привычек гостя: мужчина то и дело щелкал пальцами, покрякивал, читая бумаги, накручивал на палец ус, жевал табак и неприятно причмокивал.
- Фрейлен Вебер, я ознакомился с бумагами, которые вы мне представили, и нахожу неубедительными финансовые обоснования, - заявил он с неприятной ехидной ухмылочкой.
Оливия, казалось, ждала этих слов. Она судорожно вздохнула.
- Герр Майер, прошу вас, дайте мне еще несколько месяцев. Я обязательно погашу перед вами задолженность, - голос женщины несколько дрогнул. Эту фразу она уже произносила. И кредитор не преминул напомнить ей об этом.
- Вы говорили это несколько месяцев назад. Вы обещали навести порядок в своей чертовой лавке! Где мои деньги? Я был снисходителен к вам, протянул вам руку помощи, когда ваша матушка испустила свой дух. Я помог вам и дал вам денег...
- Под бешенные проценты, - сквозь зубы процедила Оливия. Но кредитор, к счастью или несчастью, ее не услышал.
- Я благородно ждал, пока вы оправитесь после своего горя. Прошел немалый срок. Вам давно было пора вернуть мне мои деньги. Я имею права требовать с вас необходимую сумму.
- Герр Майер, говорите тише, - взмолилась Оливия, схватив мужчину за руку, и умоляюще глядя ему в глаза. – У меня поселились постояльцы из России. Это небольшой, но верный доход. Я… я займусь рекламной кампанией и смогу привлечь новых клиентов в лавку. Пожалуйста. Дайте мне последний срок.
Мужчина смерил взглядом хрупкую фигуру девушки, отстранился от нее. Еще раз крякнул и небрежно оставив подпись, дающую согласие на отсрочку, бросил документы на стол. Оливия убрала их в папку, которую в свою очередь спрятала в шкаф. Между тем, мужчина прошелся по комнате, вальяжно, точно уже чувствовал себя здесь полноправным хозяином. Закурил, выдохнув едкий запах прямо в лицо женщине. Оливия поморщилась.
- Если через месяц я не получу всю сумму, включая проценты, я заберу вашу лавку, и остальные комнаты этого дома. Я давно подумываю о создании игорного дома. Это место – более чем годится. А проценты, дорогая, фрейлен, в этом случае вы будете отрабатывать другим способом… Кстати, может быть, именно этот мой совет поможет вам добыть денег? - Он нагло усмехнулся, глядя в лицо оторопевшей женщине. – Предприниматель все равно из вас никудышный.
Оливия поднялась с места. Она вся трепетала от гнева и ненависти.
- Убирайтесь вон, - коротко и четко приказала она. Женщина понимала, что, возможно, ей не следовало говорить с ним в таком тоне, однако чаша терпения лопнула и сносить подобные намеки она не собиралась.
- До скорой встречи, мисс Вебер, - он откровенно усмехался, глядя на ее бессильную ярость. – Советую вам начинать учиться просить подаяние и поразмыслить на досуге куда вы направите свои стопы через месяц.
Мужчина вышел, громко хлопнув дверью. Оливия на несколько минут застыла, переводя дыхание, унимая дрожь в теле и неистовую ярость, а затем опустилась на один из стульев и просто разрыдалась.
Она устала. Она сильно устала за последнее время.

Оливия была оптимистом и за свою жизнь плакала только раза три. Разумеется, первые годы жизни – когда слезы, это не эмоциональная реакция на происходящее, а единственный понятный сигнал для взрослых о том, что ты мокрый, голодный, потерял любимую погремушку или у тебя болит живот, не в счет.
Первые слезы, которые были не детским хныканьем, Оливии пришлось пролить в 12 лет. Она плакала, когда не стало бабушки по отцовской линии. Женщина была очаровательной и доброй несмотря на строгий нрав. Рано овдовев, фрау Вебер смогла вырастить Ганса достойным человеком. И безумно любила свою внучку.
В четырнадцать лет Оливия испытала первые любовные муки и первое в своей жизни предательство. Когда она услышала, что именно про нее говорил своим друзьям Агидиус, расписывая в ярчайших красках свои извращенные фантазии «веселья», которое он запланировал перед тем, как бросить ее. Тогда слезы пролились второй раз. Мерзавец и его компания этих слез не увидели. Оливия тихо и бесшумно, не выдавая своего присутствия, вернулась в свою комнату и проплакала в объятиях близкой подруги. А на другой день Агидиус пропустил все лекции – в его чашку кто-то подлил слабительного. И бедолага не мог выбраться из туалета даже для того, чтобы добраться до больничного крыла. Кто-то говорил, что неприятность его все же настигла – больше всех над ним хохотали его приятели, перед которыми парень хвастался. С другой стороны – это первое предательство любимого человека помогло пережить ей второе – там, она уже испытывала не боль, а ярость. И слез не было.
Третьи слезы не смогла удержать Вебер тогда, когда не стало мамы. Отца Оливия не оплакивала – просто не могла поверить, что его больше нет. Несмотря на то, что война уже в прошлом и со дня, когда до них дошла страшная весть о его смерти, она все равно, нет-нет, да начинала надеяться, что отец вернется. Скрипнут половицы под его тяжелым армейским сапогом, протяжно простонет дверь, и он войдет, усталый, но счастливый, от того, что смог прийти домой. Смешно, что эта надежда жила в ней долгое время и иногда давала о себе знать до сих пор – в конце концов – тела его она не видела. С матерью такого не было – здесь было все предельно ясно – Джулианы не стало. Она умерла у нее на глазах, несмотря на все попытки спасти. Третьи слезы пришли не сразу. Оливия сдерживала их долгое время. Ей надо было держаться. В тот день, когда маму хоронили, в их доме было много посторонних людей. Ей говорили слова соболезнования, которые она принимала с холодной вежливостью, пожимали руки, вспоминали, каким замечательным человеком была ее мать. Оливия держалась. Так было нужно. Она что-то отвечала этим чужим, неродным ей людям, пришедшим отдать последнюю дань уважения погибшей ведьме, но сама не помнила смысла своих слов. К счастью, ее не донимали разговорами, люди с уважением относились к боли дочери, которая, хоть и прятала свое горе, все же была глубоко в него погружена.
Расплакалась она гораздо позже. Когда гроб с телом опустился в яму, когда его засыпали землей, когда ее могилу украсил надгробный камень с выграненной эпитафией, когда скорбящие и соболезновавшие люди оставили ее наконец одну. Она взялась нарезать кореньев, ведь несмотря на то, что смерть забрала ее мать – она, Оливия, продолжала жить.  Коренья резались с трудом, и в итоге девушка порезалась. И тут ее словно прорвало. Она скинула все на пол, и рыдала, молотя руками по столу, точно маленькая. Но, в какой-то момент, она и в самом деле почувствовала себя маленькой. Маленькой, перепуганной девочкой, потерявшейся в страшном чужом городе, с черным солнцем и людьми, похожими на призраков.
Сейчас она плакала вновь. Просто потому что устала. Не знала, что делать и как дальше быть. Оливии казалось, что ей на шею накинули петлю, и теперь тщательно затягивают узел, наблюдая за тем, как она яростно хватает ртом воздух в попытке не задохнуться.
Когда Николай вошел – женщина и не услышала. Его шаги были тихими, практически бесшумными. Он опустился на стул, напротив нее, а Оливия поспешно поднялась, повернулась к мужчине спиной, лихорадочно утирая мокрое от слез лицо руками, только после этого Вебер обернулась к нему.
- Герр Николаус… СтАврагьен, - обратилась Оливия, коверкая имя и фамилию своего постояльца. По-русски она не говорила. Но, к счастью, Николай хорошо знал немецкий. И все же… ох, какие сложные и непроизносимые у этих русских имена! – Простите, я не слышала, как вы вошли. Вам что-нибудь нужно?
Оливия пытается улыбнуться. Но когда Ставрогин говорит, улыбка исчезает, точно ее и не было.
- Большой, - со вздохом признает она и обратно садится на свое место. – Видите ли, я в одиночку тяну лавку. А времена сейчас не самые лучшие для продажи зелий. Когда моя мама болела, я много заняла, чтобы ее спасти. Спасти не смогла. А сейчас… вынуждена платить по счетам.

Отредактировано Olivia Weber (2018-06-25 05:35:19)

Оливия вовсе не планировала рассказывать о своей семье, о своей матери. Она хранила горе в своем сердце, точно заветную тайну, берегла его так, словно это было ценное сокровище, которое не следует показывать посторонним.
Война, без стука ворвавшаяся в их мир, и принесшая с собой горький гостинец, имя которому – смерть, заставила девушку довольно рано повзрослеть – Оливия была вынуждена бросить школу, чтобы помогать матери в лавке, а после смерти отца – судорожно искать у кого занять, чтобы поставить Джулиану на ноги. Кроме того, ей было некому жаловаться, некому рассказывать о своих переживаниях. Родственников со стороны матери она не знала – они отвернулись от Джулианы, когда та пересекла границу Германии. И не желали знать ее дитя. Со стороны отца никого не осталось. Возлюбленный оказался подлецом. Школьные друзья и подруги, какое-то время держали с Оливией связь посредством переписки, но письма шли все реже и спустя несколько месяцев после смерти матери общение окончательно сошло на нет. Потому Вебер молча сносила все беды, тяготы и лишения, что обрушивались на ее покорно склоненную голову. Она не привыкла стенать и сетовать на жизнь, да и рассказывать о личных переживаниях было некому.
Но сейчас, сидя на кухне вместе с русским постояльцем, молодая женщина вдруг ощутила острую потребность высказаться, словно ледяная броня, сковавшая ее сердце, неожиданно дала трещину. Именно поэтому она упомянула про мать, частично посвятила фактически чужого ей человека в историю своей семьи. Ей странно, что мужчина проявил участие, но и приятно, как ни странно тоже. Вероятно, она уже успела отвыкнуть от добрых и порядочных мужчин. Впрочем, вполне возможно, что здесь дело не в доброте душевной, а в том, что в какой-то степени ее проблемы касаются и его семьи тоже. Ведь если она лишится жилья – им придется искать других арендаторов.
- Если я не смогу вернуть долг через месяц, кредитор угрожает отнять у меня лавку, а также комнаты, в том числе те, что занимаете вы с супругой, - призналась Оливия. В этот момент на ее лице появился испуг. – Простите, я… я так погрузилась в свое горе, что даже не подумала о том, что это и для вас неприятности. Я немедленно напишу герру Майеру. Попрошу его, чтобы он не расторгал с вами договор, после того, как я покину лавку…
Оливия взглядом окинула кухню, разыскивая пергамент и чернила. Ни того ни другого поблизости не оказалось.
- Он каждый раз грозится, что сделает на месте лавки игорный дом. Иногда он мечтает открыть здесь кондитерскую. Что касается меня. Мне придется уйти. Правда, герр Майер говорит, что я буду… отрабатывать проценты. Он говорит чудовищные вещи.
Оливия вдруг вспыхнула и запнулась. Она почувствовала острое к кредитору, который весьма недвусмысленно намекал на то, каким образом Оливия будет «отрабатывать» долг. Ей было страшно. Вот еще одна эмоция, которую она без труда идентифицировала.
- Но… я надеюсь, что это просто попытка запугать меня. Герр СтАврагьен. И… все обязательно будет хорошо.
Последние слова были полны наивной детской веры в лучшее – в этом была вся Оливия. Даже сейчас она старалась видеть лучшее в мире. Или, по крайней мере, надеяться, что это «лучшее» где-то существует. Пусть не здесь и не сейчас. Вопрос о том, магл ли кредитор заставляет Оливию слабо улыбнуться. С маглом она смогла бы справиться  - для того, чтобы он забыл о долге, ей бы хватило и ее скудных знаний. Пусть не совсем честно, но порой все средства хороши
- Герр Майер полукровка, как и я. Его отец тоже магл. Вот только он не сражался, а мой стал участником этой войны и не вернулся с фронта, - даже сейчас она не позволяет себе произнести слово «погиб». – Я была вынуждена бросить учебу в Дурмстранге и помогать маме в лавке. Я не сдала СОВ, и не смогла стать целителем. Возможно, всех этих бед удалось бы избежать, если бы у меня была работа и постоянный доход. Сейчас целители – престижная профессия. А доход лавочника непостоянен. После смерти отца мама заболела и… вот.
Возможно, она сообщала много лишней информации. Но ей хотелось говорить, хотелось поделиться тем, что давно терзало ее сердце.
- В лавке разнообразный выбор зелий. Основной акцент – на целебные отвары и снадобья. Есть бытовые и приворотные. Последних, правда, не так много. Возможно ассортимент изменится. Я давно ищу покупателя лавки, несколько раз мне поступали предложения, но покупатели предлагали меньше половины ее стоимости.