Что делал Геллерт? Распоряжался о внутренних делах, попутно слушая немецких классиков, и факт того, что почти все из них были магглами, Гриндевальда не смущал. Магглы могут быть полезны, имея некоторые таланты, воображение и способности, не связанные с магией. Они в состоянии разнообразить быт магов и в итоге доставить некое душевное удовольствие, и в том и заключался их смысл - делать так, чтобы волшебникам было хорошо, приятно и мирно. Если магглы признали бы то, что уступают носителям магии, то многим из них даже нашлось бы место в этом мире. Просто... на иных позициях и в другом положении. В нём пускай и творят, в нём Геллерт и не отрицал тех стоящих вещей (лишенных магии), что в самом деле имели место быть, не мешая. К примеру, музыка. Как ни странно, Тёмный Лорд воспринимал её, умел слышать, даже трактовать в близком к оригиналу смысле, пускай зачастую она просто ласкала слух и создавала задний фон его мыслям. Это расслабляло, помогало фокусироваться, создавала некоторую картинку и поднимало настроение. А порой вносило, так сказать, драму: показательность Гриндевальд любил, в ней себе не отказывал. Без музыки при таком качестве никак, тем более что магические наработки позволяли воспроизводить музыку уже не первое столетие в том или ним виде (раньше для этого даже птице-тварей заводили, запоминавших то, что в них вкладывали).
Конечно, не сказать, что сейчас настроение у волшебника было прекрасным, но видали эти стены и худшие времена. Картина в мире в принципе не радовала, в отличие от положения и действий Геллерта в нём. События развивались неплохо, не по самому дурному из сценариев, и мужчине было приятно видеть на практике последствия своих предпринятых усилий. Он ведь немало сил вкладывал в это всё, как и трудов да времени - ещё бы после этого не видеть результата.
Он как обычно сидел в библиотеке, задним фоном играла классика, а к губам то и дело подносился напиток по типу пробиравшего холодно-азотного маггловского ликера. Сегодня у него вечер Карл Мария фон Вебера. Делал свои дела, пока перо выписывало и вычерчивало то, что говорил, а местами и думал Геллерт. Собственно, ничего особенного вечер не предполагал, помимо того, что изо дня в день волшебник вершил судьбу не только магического, но и маггловского мира. Детали. Гостей не ждал, как и новостей.
Однако что-то всё же не давало ему покоя, и чем дальше в лес, тем ощутимее Геллерт улавливал присутствие чего-то... знакомого. Тёмного, довольно мощного, обозлённого, голодного. Он не ощущал ничего подобного извне с самого инцидента в Нью-Йорке, потому трактовать собственное ощущение не мог, раздражаясь тем, что то ли около-ликёр оказался плохим, то ли музыка недостаточно хорошей, то ли всё и сразу. Пока относительную тишину, ранее не нарушаемую ничем, кроме музыки, не потеснил треск-грохот-шорох и последовавший в дальнейшем гул.
Нет, стены Цвингера разумеется были заколдованы, как и многие элементы архитектуры да интерьера - так просто их не разрушить, Геллерт был хоть самоуверенным и гордым, а всё-таки реалистом, понимавшим положение вещей. Однако существовала магия, которая способна навредить неразрушимому. Чистое зло, голод. То, что он видел, но не разглядел тогда.
Брови мужчины сошлись на переносице, он почти подавился напитком, так и задержав его у губ. Секунд десять на осознание, в то время как грохот не утихал: повсюду завывания ветра, дыхание жажды, биение-хруст стёкол и шут от падавших предметов. Если бы не вовремя подставленная рука, остановившая падение стёкол, то они бы непременно навредили волшебнику. Он даже непроизвольно поднялся на ноги, сделав два шага вглубь библиотеки от неожиданности.
Вот это да.
Вот это... это?
В Цвингере. ЕГО Цвингере. Громит, злится, крушит. Нет, здесь не Нью-Йорк, здесь всем заправлял Геллерт, потому вести себя, как там - это не то, что планировал позволять волшебник кому бы то ни было. Как ни странно, именно это стало его первой мыслью, а не полноценное осознание того, что Криденс Бэрбоун каким-то образом оказался не просто жив, не просто в Европе, не просто в Германии, но здесь, в его резиденции. На то, чтобы всё встало на свои места, Геллерту понадобится ещё чуть меньше минуты, а пока его "сеанс" прервали, нагло крушили Цвингер и слишком очевидно требовали, заискивали, призывали обратить внимание. Что же, Гриндевальд услышал приглашение. Как и, если честно, испытал в себе невиданно щедрый прилив интереса и вдохновения от столь неожиданной... ситуации. Все эти разрушения частично рассеяли действие в том числе анти-аппарационных чар, наложенных на часть Цвингера, потому Геллерт предпочёл не терять времени даром - обскур мог знатно навредить этому месту в очень короткие сроки. Хлопок.
- Ты, должно быть, очень многое хотел мне сказать, если начал наше повторное знакомство... с такого, - его голос в силу магии прозвучал громко, однако безо всякого испуга или открытой издевки. Волшебник появился рядом с одним из фонтанов, в котором теперь струи двигались в неправильном направлении из-за частично разрешенного основания и воздействия магии. Небольшая пауза. Обскурии нужно несколько секунд, чтобы почувствовать, обернуться, приготовиться... убивать? Приготовиться. Геллерт и сам готов, однако убийство не занимало первую стоку его сымпровизированных планов сейчас. - И показать, я полагаю, тоже? - его глаза смотрели прямо на это нечто. Возможно, где-то внутри и затерялся бы страх, если бы только Геллерт не знал, что тьма питается страхом, а потому нельзя допускать его в присутствии подобного. Вместо того он словил в себе воодушевление, а его разноцветные глаза даже во тьме словно бы сочились... интересом. Искренним, его, теперь знающего правду. И интереса этого было куда больше, чем тогда. Чем на протяжении всего тогда. - Я впечатлён, Криденс, - голос, кажется, на грани чуть хрипловатого шепота. Это правда. - Хотя в Цвингер вложил немало сил и, признаться, мне бы не хотелось, чтобы все они прошли даром, если только тебе не станет лучше. Ты можешь, остановиться, Криденс, я знаю. Ведь однажды ты уже удивил меня. Криденс, прекрати это.

Устоять на ногах оказалось непросто: чтобы не упасть, пришлось задействовать магию земли, почти врасти своим ощущением в землю. Впрочем, по-настоящему Геллерт ветру не сопротивлялся, с толикой любопытно-мазохистического наслаждения пропустив холодный порыв сквозь своё тело. Это то, на что способен взрослый обскур, научившийся контролировать себя? Магу стоило и самому бы не потерять над собой контроль, потому что к горлу подступило восхитительно много всего и сразу, однако больше самообладания, Геллерт, больше самообладания и холодного рассудка. Вдох-выдох, вдох-выдох, качнуться, по итогу, когда ветер прошёл, сделать полшага назад, так и застыв с чуть заведенной назад ногой. Вдох-выдох, глубокий и наполненный невероятно многим. Заместо громких реакций и слов нужно лишь беззвучно выпустить воздух, и наконец-то услышать музыку, которая в какой-то момент стала единственным, что нарушало мёртвую, непробиваемую тишину. Вода журчала, они оба дышали, кое-где хрустели остатки статуй, как и трава под ногами Геллерта, однако на самом деле это всё не звучало, было совершенно беззвучным.
Его взъерошившиеся волосы с чуть растрепавшимися прядями вернулись в своё прежнее положение, едва спав на лоб, а взгляд неустанно, неизменно, не мигая смотрел на Криденса. Это восхитительно. Всё то, что волшебник почувствовал недавно, только что. Этот всплеск искривлённой самой природой магии, эмоциональное наполнение, контроль над двумя самыми не подконтрольными вещами, успокоение. Призыв, зазыв, реакция на его слова и присутствие. Восхитительно. Великолепно. Ради такого можно было трижды обвести вокруг пальца, трижды попасться, трижды оказаться за решёткой. На какие-то мгновения даже стало не столь досадно за собственную ошибку, за собственную неспособность отличить столь желанного обскура от презренного сквиба. Ошибка, на которую когда-то наступил отец, всё сообщество, все те, кого знал маленький Геллерт. Тогда он совершил точно такую же ошибку, и вот она, прямо как он когда-то, вернулась к нему. Только Гриндевальд действительно намеревался убить, подарив в качестве благодарности долгую, мучительную смерть.Но волшебник нашёл для себя ответы и смысл к тому моменту; Криденс - очевидно, что нет. Или нашёл, и именно поэтому вернулся. Но не в убийстве оно скрывалось, совсем не в нём.
Музыка продолжала доноситься редкими порывами ветра, лениво и то ли блаженно, то ли с иронией заполоняя сбой огромное потрёпанное пространство культурного достояния. Геллерт наконец-то ненадолго оторвал взгляд от Бэрбоуна и обвёл им пространство вокруг себя, заглянул под ноги - надо же, остались следы. Задержался ненадолго на безысходно и некрасиво бившихся оземь и друг друга струи воды. Дыхание выровнялось, сердце пропустило удар, прежде чем спокойствие вернулось, а взволнованность и возбуждённость остались разве что пульсацией вен в висках.
- Я не увидел того, что должен был, Криденс, - после довольно продолжительной паузы медленно и очень чётко отозвался Гриндевальд, однако в голосе его не читалось ни холода, ни равнодушия. Сейчас ему было важно достучаться, и сейчас ему было важно не злиться на то, что он решился озвучить вслух. Неожиданно, негаданно, ничего подобного не планировавший ни этим вечером, ни на этой неделе, ни при появлении у фонтана близ бушевавшей обскурии, которого сумел оскорбить и обидеть в прошлом, лично. - И сделал тебе больно, - его голос стал тише, подобные слова давались не без труда. Гордость была задета, но перспективы в голове и необходимость сказать это перевешивали. Геллерт не глупец, чтобы не понимать той ситуации, в которой оказался. Нет, он был способен убить Криденса - быть может, никто не был способен так, как Гриндевальд. Однако сейчас, когда судьба вернула утраченное прямо ему в руки, убийство стало бы глупостью. Эту партию стоило переиграть, её нужно было переиграть. Теперь без чужих масок, лишь со своими. - Мне... жаль, что всё вышло так, Криденс, - он прищурился, всматриваясь в нестабильную, но почти человеческую форму Бэрбоуна. - И тем не менее всё, что я показал тебе, всё, что открыл, как и то, кем ты стал теперь - это правда.

Мужчина лишь наблюдал, исчезая на доли секунды, чтобы тварь не сожрала, пока билась в агонии. Нет, он не испытывал животного страха, как и не проникся жалостью к этому живому существу, испытывавшего боль, страдания, одиночество и тупик здесь, в центре архитектурного достояния, метясь от стены к стене, разрушая и показывая свою боль тому, кто занял самое почётное из возможных мест.

- Смотри, Геллерт.
- Я смотрю.
- Это ты виноват, Геллерт, ты!
- Возможно, прости.
- Мне мало извинений, Геллерт. Смотри же, смотри!
- Я смотрю.
- Мне нужно, чтобы ты смотрел иначе. Отключи глаза. Мне нужно. Молю, Геллерт.
- Я... смотрю.

Волшебник напряжен и расфокусирован одновременно. Все его ощущения и инстинкты обострены, он готов в любой миг увернуться снова, разобраться, выставить заклинание, способное навредить обскуру, однако ничего из этого не делает. Ему не стыдно за боль, которую он причинил - это вообще-то довольно приятно. Он не желал разделять состояние Криденса. Однако понимал, что такое быть неприятным, как и видел - этот юноша до сих пор находился в его руках, каким бы лицом волшебник не обладал. Поэтому Бэрбоун здесь. Только поэтому, только для этого. Имелся бы у него иначе смысл вообще быть здесь? В Германии? В Европе? И эта агония тупика, необходимости, нужды, злости, отчаяния, крика, мольбы - это было потрясающе. Завораживающее всё то безумное и эстетичное, что сидело в самом Геллерте, резонировало тьме, безграничной и в совершенстве контролируемой им, что также сидела внутри мага, не прячась глубоко (зачем прятаться?). Он очарован, зачарован, как стратег, как ценитель прекрасного, как волшебник, как исследователь. Ему хотелось даже как-то растянуть этот момент, да так, чтобы не прибегая к убийству; насколько хватит обскура? Насколько лимитирован Криденс? Насколько сильно желал смерти в этом самовыражении? Как далеко был готов зайти? Как далеко готов был зайти... сам Гриндевальд? Достаточно, чтобы делать самое ужасное - бездействовать и наблюдать, не принимая участия.
Он готов был испариться, исчезнуть, уйти на безлопастное расстояние, когда тьма окутала всё кругом, чтобы не виделось и не смотрелось ни на что, кроме неё. Готов бы, мог бы, но... но снова ничего не сделал, словно бы прирос к тому месту, на котором стоял. Что-то, сама тьма внутри, точное знание, подсказывало, что надо было досмотреть до конца, а не скрываться, не реагировать убийством на угрозу. В этом всём имелся какой-то... такой-то другой смысл, и то, что он в самом деле был - в этом ни единого сомнения. Гриндевальд в который раз абсолютно доверился себе, хоть и чувствовал лезвие у горла, готовое полоснуть от любого, даже самого острожного движения.

Его глаза в изумлении, удивлении, растерянности, восторге, сомнении, ожидании, предвзятости, любопытстве, искреннем недоумении уставились на то, что вдруг стало с тёмной материей, когда та рухнула на землю. Брови сначала поползли вверх, а потом собрались в напряжении, ожидании, наблюдении, борьбе с собой. Уйти или остаться? Отбросить это от себя или нет? Сделать что либо, пока мог, или... Геллерт не сделал ничего, кажется, дойдя до того момента, когда едва ли мог сделать хоть что-то, если только не вывернуть душу в уплату за возможность действовать.
И знаете, видит Мерлин: оно стоило того. То, что ощутил волшебник дальше, невозможно описать. Это не прекрасно, не ужасно, не сложно. Не приятно, не желанно и не страшно. Это словно... могила. В ней никак, она ни о чём, и ты, попадая в неё, становишься и сам "никак, никем и ничем". Всё нутро Геллерта замерло, как и вся его природа, душа - технически, она всё-таки осталась у него где-то там внутри, хотя сейчас и неплохо было бы хранить её в другом месте, подальше отсюда - замерла тоже; даже мысли, и те в момент испарились, словно бы и не было их.

- Мне нужно, чтобы ты смотрел иначе. Отключи глаза. Мне нужно. Молю, Геллерт.
- Я... смотрю.

И Гриндевальд в само деле смотрел, но не глазами. Кожей, тканью, аурой, воздухом, тактильностью, потусторонней сущностью своего глаза, видевшего на материальность, но нечто большее. Буквально слышал и улавливал борьбу внутри обскура и носителя, борьбу с собой; чувствовал пульсацию руки там, где её словно бы уже не было; желание убивать - контроль, боль - бесконтрольность, необходимость - бесконтрольность, осторожность - контроль и... нежность ли это? Что-то трогательное, противоположное смерти, но синонимичное с необходимостью.
Темнейший Маг не одно столетия... опешил, растерялся. И осознанно, и неосознанно, и от понимания, в какую ситуацию попал, и от понимания того, что только что почувствовал. И... его эмпатия никогда прежде не была столь однозначна, тем более не в момент, когда собственная жизнь находилась в чужих руках - хуже и не придумать, быть просто не могло. Гриндевальдом руководило человеческое начало, корысть, неведомая сила стратегии, магия и всё то, что способно было ослепить его до такой степени, чтобы перекрыть - хотя бы на миг - равнодушие и чёрный-чёрный цинизм. Иногда мига достаточно более чем, вдоволь и ещё даже останется.
Маг сделал то единственное, что мог сделать, когда темнота обнимала, а он не намеревался кончать с ней - обнял в ответ, прислонив к щеке тёмную макушку с чуть менее странной чем прежде причёской.
- Я услышал твою боль, Криденс. Теперь услышал, - негромко, как прежде, знакомыми интонациями, хоть и своим, не его, голосом. Тот голос сосался по ту сторону океана, и возвращаться к нему значило вновь вспоминать о своём просчёте. Геллерт делать этого не любил и не желал, особенно теперь, когда результат того просчета и одна из самых грандиозных перспектив сама нашла его, теперь проявляя... вот это.

Геллерт ничего не говорил и просто молчал, не отпуская и не отступая и от Криденса до тех пор, пока тот сам этого не захотел. Мужчина не напрашивался, не планировал мозолить глаза, как не собирался и уходить. Мальчишка сам не знал, чего желал, капризничал и терялся, но если в самом начале - тогда - Гриндевлаьд не понимал, не видел, ибо не знал, истинных причин, то теперь они были известны. И эти причины, эта истина, меняла очень многое. Нет, она не подарила волшебнику способность сострадать, испытывать жалость или проникаться другими вне выгоды и собственной цели. Однако она дала причины вести себя иначе, смотреть иначе, воспринимать этот новый, совершенно уникальный опыт в истории магии иначе тоже. Интересоваться искренне, вникать. Не пренебрегать, что стоило очень дорого, если знать этого человека хоть немного.
- Криденс, - произнёс Геллерт негромко, но очень чётко, направленно прямо для и в Бэрбоуна, - Криденс, ты теперь сможешь. Я рядом, - он осторожно протянул ему руку. Это была та же самая рука, что он протягивал прежде. Та же самая рука, которой исцелял, гладил, поддерживал. И что бы им тогда не руководило, всё это действительно было. Не иллюзия и не игра молодого воображения. И сейчас эта рука снова тянулась к нему, предлагая то, чего не дала в прошлый раз. По глупости, по внимательности, по, дракклы дери это признание самому себе, излишней зацикленности и неожиданной ограниченности фантазии. То, что не распознала, но то, что предложила, появись бы у неё шанс на исправление. И шанс появился. Шанс, который Гриндевальд не намеревался упускать, теперь уж точно вцепившись в него зубами и используя разумно, от и до, полностью. Теперь мужчина знал, насколько уникальна ситуация и насколько многому он сам, величайший из маголв, способен в ней научиться. И что оказалось у его рук, ног, плеча. То предсказание,которое он услышал когда-то и приведшее его в Нью-Йорк, не обмануло - это судьба. Геллерт смотрел на забитого, сомневающегося, внутренне бьющегося о само своё бытие сквиба-обскурию и видел это очень чётко. - Я помогу тебе, Криденс, - едва наклонился к мальчишке, заглядывая ему в лицо и не отпуская руку. - Я помогу тебе, - медленнее, ещё отчётливее, доверительно, вкрадчево. Пускай услышит и даст свою руку. Больше Геллерту не нужно ничего, этого будет достаточно, чтобы подтвердить - возможность перехвачена, судьба благородно и заботливо пошла ва-банк.
Оркестр, как скрипка, замолкли, последние звуки донёс ветер и растворился. Наступила тишина, сопровождаемая лишь неуверенным журчанием воды из разбитого фонтана.

Решение не далось Криденсу просто, но на деле у него не имелось много вариантов изначально. В каком-то смысле, всё было предрешено изначально, не так ли? Не потому ли обскур буянил, не потому ли не убил, не потому ли вообще пришёл? Бросьте, снова. Всё понятно. Однако же, Геллерт продолжал жадно наблюдать за процессом. За тем, как тряслись руки, как реагировало тело Криденса, как менялись его глаза. В каком-то смысле даже взял его за крючок легилименцией, осторожно издалека различая в голове юноши что-то странное, необычное, лишённое двух разумов, но не действовавшее как единое целое. Удивительно то, что не смог уловить это раньше. Почему? Как? Болезненный укол в собственное самолюбие Гриндевальда, о котором вспоминать не хотелось, но теперь снова пришлось. Впрочем, Криденс и сам не слишком (совсем не) понимал свою суть теперь, как и совершенно не понимал её тогда, никак не показывая при Грейвсе; потому у него не имелось повода лезть в голову. Это было супротив закона обскурии - выжить, и если бы полноценно знал Бэрбоун, то всё сложилось бы иначе, всё бы... Да какая теперь-то разница. Так, как сложилось, даже проще. Они оба знали, кто есть кто, и могли искать ответы на уникальные вопросы вместе - это интересно, перспективно, мощно и ответственно. Это не только о выгоде, если подумать, потому дать Криденсу верные ответы о его природе - это то, что Геллерт мог позваолить, и то, что они вместе могли постигнуть, испытав во всех сферах  на практике прежде никем не виданное.
Потому, если забыть про задетые эго обоих - гордость и самоуверенность - то почему бы не начать сначала? Почему бы не признать того, что это прекрасное, логичное, последовательное и единственно верное развитие событий? Мальчишка, может, и не слишком знал, что делать с собой и как жить, зато это точно (почти) знал Гриндевальд. В том и его помощь. Он поведёт. Как и всегда, как и прежде.
Волшебник терпеливо ждал, не опуская руку и ничего не говоря. Всё неизменно. Утихла музыка, утихнуть должна была и буря внутри. Потому ещё несколько моментов, и рука Криденса оказалась в его. Сначала неуверенно, а после так, как бывало, когда подписывают сомнительный договор, от которого, как понимали, просто уже не отписаться. Почти обидно, что так натянуто, если честно: можно и повеселее, Геллерт вот достаточно искренен, позитивен и способен дать многое! Но это так, детали. На его лице мелькнула односторонняя ухмылка, бесцветное око чуть блеснуло, прищурившись. Глаза в глаза, договор подписан, а контроль снова вернулся к Бэрбоуну, он даже решился посмотреть на того, кто протянул ему руку помощи. Настоящего. Хорошо. Хорошо. Волшебник крепко сжал руку мальчишки, после чего раздался хлопок аппарации.
***
Они появились в библиотеке. Светлой, убранной, просторной, роскошной, заставленной некоторой мебелью, помимо стеллажей с книгами. Большие окна, порядок, история и представительность. Только вот мужчины стояли к дивана, что был у окна, как раз рядом с осколками стёкол, ранее выбитых буйством обскурии. Интересный элемент, создававший некоторый контраст тому, что имелось в этом помещении, и тому, что находилось вне его. Выглянуть в окно, и результаты выплеска тёмной субстанции можно разглядеть во всей красе. Что, конечно, почти разочаровывало, но не являлось тем, о чём сейчас думал Гриндевальд. Упущенный обскур снова в его руках, и теперь не нужно было скрываться. Ни от него, ни от МАКУСы, ни от кого бы то ни было. Обскур в Германии, в резиденции. И более идти мальчишке, вероятно, некуда. Нравились бы ему нынешние условия, так вовсе позабыл бы о Геллерте, не заявившись к нему с обидой, погромом и молившим о помощи поведением.
Мужчина усадил Бэрбоуна на диван, а сам прошёл к столу, пока ничего не говоря. В целом расслабленно, какой-то своей, специфической походкой, полной уверенности, устойчивости и чего-то еще. Открыл дверцу, достал из неё несколько стаканов и две бутылки: большую и совсем маленькую. Не глядя на Криденса, но стоя к нему лицом - тот мог всё видеть - разлил содержимое большой бутылки по стаканам, а в один из них подлил ещё и из маленькой. Стакан по воздуху донёсся до юноши, повиснув рядом с ним. Геллерт же обошёл стол и присел-уперся о его край, скрестив одну руку, а во второй держа свой стакан.
- Есть в этом месте что-то завораживающее, как считаешь? - он обвёл взглядом книги, освещение, пока не остановился на "госте". - Выпей, это тебя успокоит. Ты перенервничал, оно приведёт в чувства, - сам тоже сделал глоток, но не показательности ради, а просто. Травить обскура не было смысла, тем более в столь неподходящий момент и... столь некрасиво в принципе. - Где ты остановился, Криденс? Признаться, я был очень разочарован, когда авроры не послушали моего приказа и... Тебе стоит знать: это невероятно, то, что ты выжил. Теперь я позволяю себе сомневаться в том, что это твой предел. Полагаю, ты и сам пока не понимаешь, насколько, - мужчина чуть покачал головой, сделав ещё глоток. Он говорил просто, немного тягуче, с некоторой загадочной рассудительностью в голосе. Сейчас мальчишка заслуживал правды, и чтобы устранить то, что было испорчено недопонимаем в прошлом, теперь стоило дать ему немного честности. Она вообще бывала полезной, а сейчас такой необходимой: для дальнейшего изучения того, как так получилось, что Криденс выжил, насколько это долго продлится и на что всё-таки способен. А чтобы это проверить и взять под контроль, Гриндевальду неплохо бы донести до мальчишки, что он есть такое. Волшебник и не оттягивал, пускай даже не стремился выкладывать всё и сразу. Криденс имел возможность не только почувствовать искренность, но и выбрать то, в каком направлении её развить. В этот раз. Насколько далеко готов зайти, насколько ему важно услышать всё именно сейчас; то ли это, чего ему хотелось. Геллерт не рисковал нарушать его личное пространство ни в голове, ни фактически. Не сразу. Если совсем на чистоту, Гриндевальду теперь и самому стоило как привыкнуть, так и понять, как лучше всего распоряжаться ситуацией далее.

Если описывать увиденное, то Криденс выглядел как некое животное, не привыкшее к дому, людям, прелестям жизни, самому себе и жизни как таковой. Не то чтобы его стоило о за это судить: Геллерт достаточно хорошо изучил историю мальчишки ещё в Америке, чтобы причины подобного поведения были понятными от и до. Ими же и воспользовался. Однако сейчас условия заметно изменились, как и время внесло свои коррективы. Животное, которое он использовал, чтобы найти монстра, само оказалось этим самым монстром, и теперь, растерянное и напуганное, полное обиды и злости, пришло домой к обидчику-надежде, показав ему, что монстр,  он, опасен. Коснувшись носа, задев за плечо, пококетничав с припиской "смертельно". А теперь, получив то ли прощение, то ли удовлетворение, то ли согласие, то ли признание, то ли вариант спасения, сидел в библиотеке обидчика-снова-надежды, угрожая. После всех тех газет, которые наверняка читал (иначе бы как нашел Геллерта?), после всего того, что волшебник провернул; то ли по глупости, то ли по самоуверенности, то ли из-за незнания и защитной реакции полагая, что Геллерт Гриндевальд не такое чудовище, ка кон сам: способное угрожать, причинять боль, убивать. Интересная картина, в самом деле интересная. И, похоже, алкоголь Криденс прежде никогда не пробовал. Естественно, разумеется. Всё случалось в первый раз, когда оковы спадали.
Про то, чем именно Криденс занимался в цирке, мужчина спрашивать не стал. Будь он там частью номера, так об этом бы уже давно просекли соответствующие ведомства, приняв соответствующие меры. С учётом даты и специфики природы Бэрбоуна, не стоило и мысли допускать о маггловском цирке, а поскольку что творилось на подконтрольных землях Геллерт почти дотошно знал, то понял, о какой труппе речь. В конце-то концов, магических циркачей в Европе куда меньше, чем могло показаться. Точно также, как и самих волшебников. Значит, Криденс - мальчик на побегушках, чернорабочий и лицо, находившееся в тени, за сценой. За копейки, за просто так, за право быть. Какое расточительное, неправильное применение задатков обскура, почти обидная трата, почти лично задевалл. Сколько в мире глупых людей!
Маг едва напряг одну светлую бровь, наблюдая за тем, как в мальчишке начинали просматриваться признаки успокоения и расслабления. Значит, зелье над ним эффект возымело. И славно. Пускай запомнит эти ощущения: магия может чувствоваться в том числе и так. Сделал ещё один глоток, а после прикрыл глаза и глубоко выдохнул, подвесив стакан рядом с собой в воздухе.
- Я знаю, что ты можешь, Криденс. И не только это, - подача мальчишки была странной, даже в чём-то наглой, однако волшебник трактовал это как защитную реакцию, как попытку прощупать почву. Не только в Геллерте, но и в себе самом. Цирк, разрушение этого впечатляющего места, беседа в библиотеке после - это явно не походило на уверенное положение в жизни. Гриндевальд вообще видел довольно много мелочей, прорисовывающих ему общую картину, в верности которых не сомневался. Может и стоило бы, конечно, но пока его мысли приводили к исключительно грандиозным результатам, что ставило под сомнение необходимость сомневаться. - Я тоже могу и умею убивать. К слову, нахожу это дело довольно приятным. Признайся, ты ведь тоже почувствовал это? Власть, сила, способность решать и просто делать так, чтобы чья-то жизнь покидала тело из-за твоего решения, - волшебник растянулся в улыбке, оттолкнувшись от стола и пройдя в сторону дивана, но не чтобы присесть рядом, а чтобы остановиться у одного их стеллажей напротив, где по большей части находились книги по истории Германии, региона и магии там же. - Мне, правда, странно говорить об этом здесь и сейчас, как и слышать. Если ты думаешь, что я планирую делать тебе больно, то всегда можешь встать и уйти. Или попробовать убить ещё раз, вынудив меня на эти ужасные ответные меры. Со своей стороны, однако же, уверяю, что ничего подобного в моих планах нет. И не было. Точно не теперь, - короткий взгляд на Криденса, после чего в окно. Развалины отсюда виднелись ещё лучше. Странное ощущение. И чарующее, и удручающее, и захватывающее одновременно. - Раз мы столь прекрасно проводим время, то есть ли что-то, о чём бы ты хотел спросить меня сейчас, Криденс? Узнать, получить ответ, удостовериться, чтобы после вернуться в цирк с отпущенным прошлым?... - о, нет, возвращение обскурии обратно куда бы то ни было - это в новоиспеченные планы Гриндевальда не входило. Однако же, на нынешней ноте продолжать взаимодействие было неправильно, непродуктивно, дискомфорта. Прижимать мальчишку так сразу не стоило. Ему нужно было самому понять, насколько он нуждался в Геллерте, и дать такую возможность волшебник ему как раз и планировал. Можно даже не единожды, чтобы наверняка и само-пресечением даже мысли "это было ошибкой" в дальнейшем. Он добьётся этого, просто позволив ощутить Криденсу свободу, с которой тот всё равно не умел обращаться. Не мог. И не хотел.

Геллерт продолжал никуда не торопиться. Он выпил до того, как Цвингер потрепали, вдохновился и вернул равновесие ещё несколькими глотками после. Сейчас уже поздно что-то решать, откровенно говоря оно в принципе не имело никакого значения, особенно если учитывать, что Статут ликвидировал унижавшую необходимость беспокоиться о том, что магглы что-то увидят и, упаси Мерлин, заподозрят. Уже только ради одного этого можно было оставить развалины так навсегда, чтобы показать им это. Если бы только Цвингер не был выбран Геллертом в качестве своей резиденции - только (хотя бы) поэтому, не считая эстетического удовольствия и истории искусства, место должно быть восстановлено. К тому же, земли Гриндевальда - это не пространство для разрухи. Разруха - она предназначалась всем тем, кто не с ним; кто против него, против его порядка, против самой магии. Они все, поочередно и не единожды, будут видеть, как разрушается то, что они ценят. Развалины, крушения, пожары и боль - это единственный способ либо исключить их спасение как таковое, любо заставить задуматься, если от природы дано чем. А Цвингер уже Его. В Его царстве всё спокойно. В Его царстве будущее уже наступило.
Он не глубоко задумался, засмотревшись в окно, потому не сразу обратил внимания на то, что сказал Криденс. Во многом и потому, что уже знал, что тот испытывал, что скажет. Он знал, как действовала тьма, он знал, каким бывало насыщение, и он во многом понял, из чего состоял обскур. Болевые точки мальчишки, его потребности, рычаги давления, раздражения, как и их возможное развитие (раскрытие?) в дальнейшем. Озвученное же лишь подтвердило то, в чём волшебник и без того был уверен: да, ощутил власть, да, не жалел о содеянном, да, ненавидел, да, не отрицал того, что готов убить снова (не только ненавистную мать). Гриндевальд не ошибался, а то недоразумение... что же, как теперь понятно, оно тоже было ошибкой не совсем. Вероятно, узнай маг правду ещё тогда, и всё сложилось бы менее удачно. Возможно, к настоящему Криденс бы уже исчерпал себя. Может быть и нет. Неважно. Геллерт не зацикливался на том, что прошло. Он привык отпускать, запоминая лишь то, что способно продвинуть его вперёд или быть отомщённым.
А ещё потому успел задуматься, что пауза оказалась... достаточно продолжительной, откровенно затянутой, позволявшей уйти в собственные мысли, нежели глупо ждать чего-то от замкнутого и не совсем контролировавшего себя мальчишки, ведущего внутреннюю борьбу с самим собой, даже если речь не шла о принятии себя более.
- Ты не должен жалеть и имеешь право ненавидеть её. Так стало лучше. Для всех, - отрезонировал волшебник, соглашаясь и одобряя то, чем поделился с ним Криденс. Он понимал и знал, что едва ли найдётся в мире хоть один человек, способный сделать и дать мальчишке то, что сделал и дал вот только что Геллерт своими словами. "Это нормально. Её убийство - не преступление и благо. Ты не должен стыдиться того, что сделал, как и того, что тебе это приятно", - как бы говорил он, даже не подтасовывая своё мнение, в общем-то. Был ли лучший способ расположить обиженного едва ли не на саму природу носителя обскура после всего, что тот пережил? Едва ли.
Взгляд от развалин, теряющихся за постепенно накрывавшей внешний мир темнотой, медленно оказался переведён на Бэрбоуна. Оба стакана простым жестом руки вернулись на стол, устроившись рядом с большой форменной бутылкой, пока потеряв интерес мага. Геллерт сделал несколько шагов в сторону гостя, наступив по ходу дела на стёкла своими красивыми сапогами с каблуком-платформой. Поскольку музыка более не игралао, в здании, как и за окном, было тихо - это стало едва ли не единственным, помимо их разного дыхания, голосов и ветра, что было слышно в принципе. Однако, оно не выбивалось, как-то нарочито удачно вписавшись в сложившийся антураж. В этой мелочи было что-то... очень необходимое. Почти показательное.
- Ты неплохо потрепал это место, - после недолгих размышление отметил Геллерт, стоя в шаге от Криденса, но не спеша совсем приближаться, как и прикасаться к нему тоже не спешил. Мальчишка пока не был готов к тому, что раньше нравилось ему, в чём нуждался. Да, нуждался до сих пор, но ещё не готов был принять это. Гриндевлаьду же всё равно, по большей части. - Внешне магией можно исправить всё, кроме смерти, в том или ином смысле. Однако... - он чуть развёл руками, уперев их о подоконник, - уже стемнело, можно утерять детали при восстановлении, что было бы весьма досадно, - подбирать правильные формулировки не сказать, что просто, потому волшебник не спешил ни распинаться, ни тараторить, ни давать приказов, ни упускать из виду то, что натворил обскур. - Здесь всегда поддерживается порядок, Криденс, как и соблюдают внутреннюю субординацию. Если ты что-то натворил, то это необходимо исправить, иначе это уже не порядок, - мужчина коснулся своих усов, достал из внутреннего кармана жилета некое подобие тёмной сигареты, которая зажглась от прикосновения, стоило ей оказаться в его пальцах. Затяжка, неторопливая и от части соответствовавшая слову "размышление", а заодно и "порядок, ознакомление, правила". Дым словно бы под линеечку выпущен за окно, потому в помещении на задержался - отсутствовавшие стёкла не препятствовали ни дыму, ни ветру. Спустя непродолжительную паузу Геллерт продолжил. - Расколотый фонтан бросается в глаза - это станет неприятной находкой поутру. Если приберёшь вокруг него за собой, то я распоряжусь выделить тебе комнату, как и добраться до цирка, когда ты сочтёшь это необходимым, - ещё одна затяжка, взгляд ненадолго скосился на гостя, после чего дым снова оказался выпущен всё туда же. - Что-то мне подсказывает, что ты, Криденс, не запомнил, как именно сюда добрался.

Ещё одна неторопливая затяжка, пока взгляд направлен на развалины, но не сфокусирован на них. Кажется, только сейчас Геллерт начал осознавать, что именно произошло. Как и то, что это его вымотало. Не так-то просто фокусироваться на разрешении серьезных вопросов, от которых зависла судьба (в прямом смысле слова) мира. Не так-то просто не растеряться, не испугаться, сдержать себя и сохранить голову холодной, когда на твою резиденцию совершается нападение. Не так-то просто выдержать бушевавшего обскура рядом, когда ты знаешь, на что он способен, но совершенно не ожидал увидеть это ещё раз (когда бы то ни было, в принципе). Едва ли вообще возможно не устать от прикосновения этой твари к тебе, как и от момента соприкосновения, но не поцелуя с самой Смертью. Не так-то просто сохранить при этом лицо, воспринять, перенести, разрешить ситуацию, принимая при этом взвешенные рациональные дальновидные решения. И вот сейчас, выпуская дым в никуда, слушая внимательно всё, включая дыхание, но не вслушиваясь, как и не всматриваясь в Кридленса, Геллерт осознал это в полной мере.
Он мог бы простоять так ещё несколько минут, никуда не торопясь и расставляя в голове всё по-полкам, анализируя и сразу же избавляясь от лишнего, даже частично позабыв о том, что рядом находился Криденс, однако тот сам привлёк к себе внимание.
- Что? - то ли раздраженно, то ли устало, то ли отрешенно, то ли с непониманием глухо отозвался, покосившись на мальчишку. Правда, уже через несколько секунд взгляд  упал на его руку, там же и задержавшись. Ещё одна затяжка, секунда-две, мысль пришла-ушла. Нет, Гриндевальд всё понял. Но сделал, как это часто бывало, по-своему. - Нет, - коротко и непринуждённо. "М-м-м, я подумал-подумал, и решил, что нет", - прозвучало бы при других обстоятельствах. Было в этом и что-то строгое, и что-то игривое, и что-то вхарактерное, и поучительное. Гость, вообще-то, на самом деле даже не предполагал, насколько бы физически аппарация вымотала бы его, после всего-то пережитого, выпитого и просто по факту. - Оценишь масштабы своей работы, - волшебник кивнул на дверь, отвернувшись от окна и двинувшись в сторону выхода. Сигарета испепелилась в его пальцах, не оставив и следа от своего недавнего существования.
Если совсем честно, то Геллерту было даже любопытно посмотреть на разрушения, где таковые имелись, изнутри. Ведь шик-блеск здания никуда не делся, в то время как выбитые во многих местах стёкла, дыры в стенах и царившая за ними в силу времени суток темнота - это очень своеобразное зрелище. Не то, что волшебник будет стремиться повторить здесь, но именно то, что запомнит, дабы оно не повторилось. Это если упускать странности характера, ситуативность и формат отношений, который бы следовало построить с Криденсом с самого начала. Он не Грейвс, как бы хорошо не умел мимикрировать под него. Но знал Геллерт, как и умел, как и создал, куда больше Грейвса, теперь действительно будучи в состоянии дать обскуру то, чего не мог прежде, а потому был ему нужен, как ни крути. Если упускать психологию и сводить всё к банальной взаимной выгоде. Хотя такой вариант самому Гриндевальду не слишком нравился: некрасиво, не изобретательно, слишком сухо и просто. Магия способна на большее, а потому и связям стоило иметь более сложную структуру.

Как и Криденс, нарушать тишину Геллерт не спешил. Он даже не спешил окружать себя светом, пока они шли. Не горели свечи, не горели лампы (20-ые годы, цивилизация среди приматов!), лишь когда они приходили рядом пламя ненадолго вспыхивало, чтобы очертить дорогу, а два единственных видимых человека ни обо что не споткнулись. Что, впрочем, не создавало яркого освещения, лишь отбрасывая тени и заставляя глаза думать, что это какая-то нереальность: ни свет, ни тьма, а вспышки из и в.
На самом деле, Гриндевальд мог и совсем не против бы поговорить: ему было, что рассказать, было, о чём спросить. Но выбор пал на вариант "было о чём помолчать" - слова сейчас лишние, отвлекли бы, сбыли наблюдения Криденса, как и собственные в том числе. Не то чтобы Цвингер сочетался с разрухой, не то чтобы его древние стены, увешенные картинами, шторами и настенными светильниками, сочетались с банальной, не внутренней и не магической тьмой. Это не было сакральным - это было элементарно некрасивым и не сочетаемым. Потому то внутреннее, что было в каждом из них, должно было сохраниться ненадолго, а не разрушиться его словами. Ещё успеется.
Они вышли на площадку сквозь почти дыру, но почти - потому что двери всё-таки выстояли среди полуразрушенной стены. Сейчас было темно, звезд пока много не виднелось, да и в принципе город, познающий цивилизацию -  по-настоящему много их здесь и не бывало, никогда более не будет. На чвмомделе, в темноте Геллерт видел неплохо - угадайте причину - однако она же сжирала очертания, не позволяла рассмотреть последствия здесь и сейчас. Поутру оно покроется пылью, "остынет" и останется исключительно постфактум - свершившееся событие, смирившееся и привыкшие к тому, чем стало. Потому Геллерт зажег Люмос, отправил его висеть над фонтаном световым сгустком, освещавшим площадь не ярко, но достаточно, чтобы разглядеть детали и, что самое ценное, ни обо что не спотыкаться. Многие из поверженных статуй и кусков стен да колонн весили достаточно, чтобы их было проблематично поднять самостоятельно, без магии. Наглядность в каждой капле разрушения.
Неторопливо обвёл открывшуюся картину взглядом, сделав несколько шагов по площадке. Мелкие и не очень частицы то и дело попадались под ноги, нарушая привычную "гармонию" в виде идеальной кладки под ногами. Какой он всё-таки немец, а. Когда Бэрбоун обратился к магу, мужчина спустя несколько секунд отвлёкся на него, полу-обернувшись.
- Может узнать хоть весь мир - это ничего не значит. Я единственный, кто принимает здесь решения, - он с некоторой загадкой в голосе улыбнулся, полноценно повернувшись к гостю и, помедлив несколько секунд, сделал к нему пару шагов, присев рядом, только уже на остатки кладки фонтана, и не вплотную, сохраняя личное пространство мальчишки. Собрал руки в замок, уперев локти в колени.
- Я знаю, Криденс, что тебе пришлось... не сладко. У тебя ведь не было детства, не так ли? Настоящего, о каком обычно мечтают, пишут в книгах, рассказывают в маггловских сказках, да даже в этой ужасной Библии, в которую они поголовно верят, - неожиданно заговорил Геллерт, кончиком ботинка пнув камешек под ногой. - А это именно то, чего тебе хочется. Вот только ты успел вырасти, Криденс, как и существо внутри тебя, и его потребности выросли тоже. Ты хочешь, чтобы мир продолжал видеть в тебе ребёнка, которого не видел прежде, потакал и компенсировал упущенное, но он продолжает не видеть. Потому что для них ты больше не ребёнок, Криденс. Мир не интересует твоя боль. Мир вообще предпочитает... закрывать глаза на боль, пока по нему не ударят, как следует, - мужчина даже не заметил, как снова закурил. И это странно - вообще-то он не страдал от этой дурной привычки, прибегая к ней в исключительные моменты. Наверное, сейчас один из них, довольно очевидно? - Как распоряжаться этой истиной, как использовать её, кем рисовать себя в ней и чем отвечать - это то, что решать только тебе, Криденс. Но раз ты по какой-то причине сделал то, чего не делал никто прежде из таких как ты - выжил, то... значит, для тебя есть и место, и причина, - пока он говорил, периодически делая короткие затяжки, дым выходил из его рта, чуть освещаясь скудным светом, до тех пор, пока волшебник не замолк ненадолго, чтобы полноценно затянуться. - Ты можешь быть  мальчишкой, который моет тварей, показывающих шоу. Можешь обижаться на меня, на то, что осталось от мира, можешь положить все силы на то, чтобы стереть какой-то городишко с лица земли, потому что тебе под силу. Можешь прислушаться ко мне... это всё тоже решать тебе, Криденс. Но пока, как мне кажется, мир расположен к тебе куда больше, чем к другим. По крайней мере, готов компенсировать твою боль, что, знаешь, я встречаю очень редко... - то ли в рассуждениях, то ли скучая то ли подсознательно, то ли наглядности-урока ради, то ли игриво сделал движение палочкой, и одна из тяжелых частей разрушенной статуи, которую теперь Криденс поднять не мог, запарила над землей, а к ней подтянулись другие части. И нос, что был в руках  мальчишки, завибрировал в его руках, стремясь покинуть их и воссоединиться с тем, что на глазах вновь приобретало форму. Гриндевлаьд же наконец-то перевёл взгляд на Бэрбоуна. Очень странный взгляд, который едва ли тот видел прежде в своей замкнутой, ограниченной и полной тёмных красок жизни.

Да, можно. Можно смело сказать, что Геллерт Гриндевальд - это не очень хороший человек. Жестокий, не без подлости; в чём-то мразь, в чём-то гад, в чём-то обманщик, в чём-то фанатик, в чём-то эгоист. Всё это имело место действительно в нём быть, но... какое оно значение имело сейчас и в принципе? Почему его должно волновать? Мужчина давно не задумывался над своим характером, над своей природой, над своей мотивацией. Он давно перерос это, теперь его интересовало другое. Он в самом деле был самым опасным человеком современности, опаснейшим из волшебников. Не только потому, что плох; не только потому, что силён; но ещё и потому, что не лишён хорошего, по-прежнему человек. О, а ели совместить это всё - получится гремучая, опасная и неоднородная смесь, в которой можно найти и объективное, и субъективное, и потеряться. Но почему всё это озвучено сейчас? Криденс. Так или иначе, оно описывало отношение и реакцию на Криденса. Как и её противоречивость при однозначности (очевидности, читаемости) всей приобретаемой выгоды.
Мальчишка очень живо реагировал на каждое слово, произносимое Геллертом. Маг видел это, знал, ощущал, не удивлялся. Он редко - почти никогда - говорил просто так, без смысла, отсылок или задевания ценного (болезненного) для собеседника. Слова - это тоже оружие, тоже средство, и Гриндевальд владел им весьма недурно. Там, где он находился сейчас, оказался именно благодаря словам, которые сочетал с действием. Потому и отслеживал, насколько точно озвученное им отзовётся в Бэрбоуне. Его он успел изучить от и до ещё в прошлом, теперь лишь дополнял образ новыми - самыми сложными - деталями. Которые, если честно, не были предсказуемы в полной мере. Неимоверно повезло с одним: обскурия связана с мальчишкой, она не мыслила отдельно от него, она являлась одной из его сторон; той, что представляла обиду и желания. Детали же... что же, ещё изучит, увидит, узнает. В дальнейшем. Криденс сам облегчил ему задачу, когда-то раскрывшись, потому терять много времени на это терять не придётся.
Когда юноша заговорил - до того, как это сделал словами - Гриндевальд притих, замер. Он смотрел не только глазами, но чем-то ещё, затерявшимся в магической крови и за одним из глаз. И проверял, и уточнял, и переворачивал страницы. Ему было всё равно, но при этом небезразлично - грань между данными синонимичными понятиями очень тонкая, и где-то между ними балансировал темнейший маг.
- В какой-то степени,  - он выпустил дым в сторону, опустив руку с сигаретой так, что та тлела, не мешая и не привлекая внимания. На удивление гармонично вписывалась в образ Геллерта. Быть может, подлецу в самом деле всё к лицу. - В какой-то степени в каждом скрывается чудовище, Криденс. Настоящий монстр, способный делать воистину страшные вещи, как и желать кошмарного. Только убийство - это не самое страшное, хоть и самое неисправимое из того, что принято называть злом, - он прищурил глаза, и промелькнувшая на лице тень улыбки, быть может лишь игра света, исчезла с его лица. - Они, Криденс, они сделали тебя тем, кого сами посчитали чудовищен. Но они не знают, кто ты есть на самом деле. Почему ты тот, кем стал. Не от природы, но по их вине, -  он затянулся в последний раз, ненадолго уведя взгляд на то, что через несколько секунд вновь истлело в его пальцах, словно бы и не было в них. - И это то, чего они боятся в тебе. Своей вины, породившей на свет силу, желающую лишь одного - убийства.
Мужчина хорошо знал повадки мальчишки, чего тот хотел, что значили те или иные его движения. Теперь мог их игнорировать - он больше не мистер Грейвс - и от части планировал так и поступать, но... Лишь от части. Криденс по-прежнему был ему нужен, его интерес как практический, так и искренний, так и, вы не поверите, идеологический, возрос. Если было то, что Геллерт мог дать Криденсу, не прилагая к этому излишних усилий, то ему не сложно это дать. От части оно даже льстило. Забавляло, развлекало, занимало, поглаживало, чесало самолюбие. А значит, хотя бы поэтому имело смысл. Геллерт Гриндевальд - не очень хороший человек, быть которым, впрочем, никогда и не стремился. Как и плохим.
Когда его назвали не тем именем, маг вышел из своих раздумий, в которые успел провалиться на несколько секунд, пока всматривался в мальчишку. Его лицо не осталось каменным: брови немного вздёрнулись, после опустившись. Нет, ничего удивительного в этой оговорке, что не мешало ей теперь звучать и ощущаться... странно. Как и символизировать более широкий спектр вещей, к примеру: обскур вновь его. Остаточно. С концами. Его потребности, как и готовность принимать, не изменились.
Взгляд мага замер, внутри тоже что-то замерло. Не от страха, не от ожидания нападения, не защиты ради. Просто... на какой-то момент его почти осенило: как в том, кто должен быть мёртв, кто существует смертью, кто способен лишь убивать, может быть так много живого? Столько рвения, примитивного, инстинктивного, первородного желания жить? У того, кто был наделён магией, но кого лишили её, сделав чудовищем. У того, кто видел лишь жестокость и насилие, будучи готовым теперь принять внимание человека, причинившего боль (показавшего, что бывало иначе; не только как дома у фанатичной мамаши). Насколько сильно это желание жить? Если честно, Гриндевальд поставил бы под сомнение, что его желание столь же сильно. Отчаяние, безнадежность, беспомощность при всей мощи твари внутри -  как можно было не разглядеть это прежде, и как удивительно было разглядывать это теперь. В самом деле удивительно. Гриндевальд, которому всё равно, но который не равнодушен, умел видеть прекрасное и различать чудеса. Криденс, Криденс - одно из них, пусть и отличное оттого, что принято считать чудом.
Он наклонился вперёд, коснувшись головы Бэрбоуна рукой чуть нижу виска. Пальцы еда отдавали ароматом чего-то похожего на табак - у магов свои преференции, в которые не имеется смысла вдаваться сейчас.
- Все когда-то умирают, Криденс. Ещё никому не удавалось избежать встречи со Смертью, рано или поздно, - если не верить легендам вроде тех, что гласили о живом-который-век-подряд Фламеле. От части, Геллерт в них верил, однако не считал тем, на чём следовало держать фокус своих стремлений. Важен не срок, а его наполнение; Фламель давно исчерпал своё смысл. Геллерт же, работая и творя во имя будущего, не цеплялся за него, стремясь насытить настоящее. - Но я знаю, как отвести Смерть от таких как ты. Как выкрасть у неё ещё время. Дать возможность прожить жизнь особенным, исключительным образом, однако жить, Криденс. У тебя не должно было остаться этой жизни, потому я искал ребёнка - чтобы дать ему это время. Однако в тебе её оказалось гораздо больше, чем в других и ты... ты дождался меня. Того, кто знает, что делать с тем, что лишает тебя единственной невозвратной единицы, - он опустил руку до шеи, сильнее наклонившись и чуть подтянув мальчишку так, чтобы коснуться его лба своим. Знакомый жест, который теперь нёс куда больше, чем прежде. Куда больше... правды. - И как не тратить то, что отведено, на страх. Также, как это делаю я. Ты знаешь это, Криденс, - почти шёпотом, хрипловато и в самое нутро.