Николай был терпеливым человеком, с детства привыкший терпеть и превозмогать, он практически в совершенстве обучился смирению. Однако, с возрастом его терпение подмывали бурные воды жизни, стачивая камень и истончая нервы. С возрастом Николай все чаще испытывал гнев, направленный как на самого себя, так и на окружающих. Дела шли плохо, и как он не старался, не лез вон из кожи – лавка едва-едва себя окупала, и оставшаяся в России жизнь уже не казалась такой уж ужасной, всех их планы о новой жизни за рубежом рушились как карточные домик. Все чаще объектом его раздражения становилась супруга, и далеко не всего вспышки его характера были заслужены. И все-таки он любил свою жену, точнее называл чувство привязанности внутри себя любовью, еще больше, чему жену, он любил сына и это чувство было неподдельным, это было истинное чувство. Прекрасно осознавая, что он не может дать мальчику лучшего будущего, Николай чувствовал себя ужасно, и не знал, как это изменить.
Когда жена купила сыну новый костюм, Николай даже порадовался, хотя это было им не по средствам, но мальчик не виноват, что его отец неудачник. В этом вообще никто не виноват, так складывались многочисленные обстоятельства, хищно улыбалась судьба, мерзко посмеивался семейный рок. Когда домашние ушли гулять, Николай остался в лавке, проведя весь день в зельеваренчиской лаборатории, где изготовлял целый список зелий для важного клиента, важного и более чем платежеспособного.

К вечеру Николай валился с ног, сон одолевал его еще на лестницы из лавки в жилые комнаты. Но, несмотря на усталость, мужчина не сумел пройти мимо комнаты сына. Он всегда заходил к Димитрию вечером, рассказывал о Колдостворце и той жизни, что осталась очень далеко. Сегодня мальчик уже спал, и Николай дошел до его кровати практически на цыпочках, стараясь не спугнуть чуткий детский сон, и сел на краешек кровати.
- Папа, - мальчик все-таки проснулся, разлепляя тонкие светлые ресницы, и потянулся к отцу. Николай взял сына на руки, усаживая на колени и перебирая пальцами, пахнущими травами, светлые волосы мальчика.
- Мы сегодня были в та-а-а-аком доме, - не слишком внятно проговорил Димитрий, на что Николай только улыбнулся и постарался скрыть от сонного сына смятение на лице.
Ночь Ставрогин провел не в супружеской постели, выбрав для сна одну из гостиных, где уснул в неудобной позе в одном из кресел. Утром ломило все тело, но Николай давно научился не обращать внимания на физические трудности. Ему надо было поговорить с женой, спросить у нее, в какой доме они были вчера с Димитрием и почему он, отец и муж, ничего об этом не знает. Он доверяет своей жене, иначе и быть не может, но все-таки странное чувство тревоги скреблось на душе. Леший знает, в какой омут может толкнуть женщину бедственное положение и практически нищета.

- Доброе утро, - он вступает в супружескую спальню с осторожностью, словно от тут незваный гость, - я поздно вернулся из лавки, решил не тревожить, зашел только к Мите, - при упоминании сына лицо Николая преобразилось, просветлело, но уже в следующее мгновение на него снова опустилась печать неприятных размышлений, - он сказал, что вы были в каком-то доме. Где вы были, Валеска, и собралась ли ты мне рассказать об этом?

- Не всю ночь, не переживай, - он ласково ей улыбнулся и подошел ближе, глядя на женщину в отражении. Года и нищета были не властны над ней, Валеска по прежнему была невероятно красивой, изящной, по-настоящему аристократичной женщиной и Николай ловил себя на том, что не может оторвать от нее взгляда. Даже от ее отражения.
У них была странная жизнь, странная семья, созданная по прихоти родителей и теперь держащаяся на непонятно каких чувствах, вероятно, только на любви к сыну. Ставрогиных, как мужа и жену, можно было обвинить во многом: нетерпимости, осуждении друг друга, отсутствии любви и нежности, - но никто не мог обвинить их в нелюбви к сыну. Димитрия одинаково сильно любили и отец, и мать, оба старались ради него и надеялись на лучшую жизнь для сына. Николай провел по лицу рукой, стараясь снять усталость, словно паутину и, вздохнув, посмотрел на жену. Ему было жаль ее, жаль губить ее красоту и молодость в немецком захолустье, жаль обрекать на жизнь с неудачником в скромных комнатах над лавкой зелий, но мог ли он что-то изменить? Ставрогин не видел ни единого выхода из той ситуации, в которой они оказались, поэтому просто старался искать плюсы в их жизни, по крайней мере, у них не было долгов, Николай не позволял себе брать ссуды, потому что прекрасно знал, что это начало конца. Он тоже улыбнулся жене, пытаясь сгладить то настроение, с которым появился на пороге спальни. Сказывалась усталость, постоянно безденежье и укор во взгляде супруги, но нельзя себя позволять себе давать волю своему настроению. Это не всегда у него получалось, но когда мог Николай сдерживался.
- Дрезден?! – Он не сумел сдержать удивления, глядя на жену, - это ведь так далеко, - он не знал, сколько до Дрездена километров, но уже в следующую секунду опомнился и выдохнул, - ах да, порталы.
Когда ты долгие годы живешь как маггл, многие тонкости волшебного мира ускользают и исчезают, ты предпочитаешь экипаж трансгрессии, пиджак – мантии, телефонные звонки – каминной сети. И теперь Николай чувствовал себя еще большим дураком, чем обычно.
- В газетах не пишут о моих жене и сыне, - парировал он ее обвинение в том, что он не интересуется средствами массовой информации. Ему действительно было неинтересно происходящее в мире, его собственная жизнь катилась ко всем чертям, и читать о чужих проблемах в газетах Николай не видел смысла, и у него попросту не было времени, - но чтобы могли написать в газете о вашей поездке? – Ему хотелось задать ей миллион вопросов, хотя Николай понимал, что едва ли супруга даст на них внятные ответы, да и стоит ли ему знать эти ответы, - что ваша поездка в Дрезден может значить для нашей семьи?
Его действительно волновал этот вопрос, Николай любил свою семью, старался ради своей семьи и считал, что имеет право знать, с какой целью его супруга с сыном отправляются на другой конец Германии. Он прекрасно понимал, каково его жене, но ничего не мог с этим сделать и, может быть, был даже не против, решись она сделать что-то самостоятельно, но он все еще хотел быть частью этой семьи, иметь представление о происходящем, знать, где его сын и жена проводят целые дни и быть лишенным поводов задавать унизительные для них обоих вопросы.
- Знаешь, я бы тоже хотел увидеть Дрезден, - он сделал еще шаг к ней и оказался на расстоянии вытянутой руки, почему-то не решаясь коснуться собственной жены, будто не имел на это права.

Он недовольно хмурит брови. Почему во всех ее словах, даже абсолютно невинных казалось бы, всегда скользит упрек? Он устал сносить ее пренебрежение и упреки, устал каждый раз чувствовать себя дураком. Он невыносимо устал от всего происходящего, но понятия не имел, как это изменить. Хотелось дернуть плечами, расправить руки и скинуть с себя это постоянно ощущение никчемности, но он попросту не мог. И все-таки Николаю хватает выдержи промолчать, никак не отреагировать на ее слова о том, что об их семье могли писать в газетах.
Могли бы – в этом даже у Николая нет никаких сомнений, но не будут, потому что мир вокруг изменился, поэтому он больше не читает газет. Больше он не хочет читать про смерти людей, про смены политических строев, революции и войны. Иногда ему попадаются на глаза утренние газеты, к которым его супруга питает искренний интерес, но Ставрогин остается к ним равнодушен. Что могут написать там такого, что поможет ему вылезти из того болота, в котором он очутился? Пишут ли в этих газетах рецепт счастье и богатства? Их ли так надеется прочесть Валеска? Увы, Николай был реалистом и точно знал – таких рецептов в газетах не печатают, ничего хорошего в них вообще не печатают.
- Ты говоришь загадками, Несс, - он сам не знал, почему именно так назвал жену, он уже давно ее так не называл, а сейчас ласковое сокращение само слетело с языка. Николай явно не хотел ссориться, перепалки с женой выматывали и опустошали его сильнее многочасовой работы, каждый раз он старался сгладить конфликт, но редко добавился успеха. Искры недовольства быстро разгорались в пожар ссоры, иногда супругов, зашедшихся в обоюдных обвинениях, не мог остановить даже сын, а ведь только ради Димитрия и существовала эта семья. Сегодня Николай всерьез рассчитывал избежать ссоры, дать их семье хотя бы небольшую передышку между сражениями за лучшую жизнь, ни одно из которых не приблизит их к победе, только прольет кровь и слезы.
- Закрыть лавку? – Он едва сдержал смех, близкий к истерическому, - ты ведь знаешь, что это невозможно. – Мужчина отрицательно покачал головой и недовольные предложением жены поджал губы, но поймав взгляд ее темных глаз, поспешил добавить, - Но Оливия справится один день и без меня.
Ему действительно хотелось провести день с семьей, ощутить себя их часть по-настоящему, а не быть просто человеком, живущим с ними под одной крышей и почему-то что-то требующим. Николаю хотелось все изменить, изменить свою жизнь, но пока он не видел ни единой возможности, поэтому хватался за любой шанс, вдруг блеснувший на горизонте. Сейчас было уже сложно сказать, что привело его в ту точку, в которой они оказались, но никогда Николай не допускал мысли, что его завел сюда собственный образ жизни, уклад, заложенный отцом, «маггловский» образ жизни. Николай не видел в своей жизни ничего необычного, хотя супруга все чаще пыталась ткнуть его под ребра напоминанием о том, что они волшебники. Но что из этого? Могла ли их магия что-то изменить? Какая разница, как ты завязываешь галстук, как готовишь еду или передвигаешься по городу? Николай не понимал, чем возвращение к магическому образу жизни поможет им поправить дела, и пока его жена не могла дать ему убедительных ответов, возможно, она и сама не знала.
- Хозяина?! – Брови сами собой ползут вверх, выдавая его удивление, - ты знакома с хозяином Цвингера? Вряд ли там живет изготовитель шляп или продавец летучего пороха, - взгляд Ставрогина становится сосредоточенным и серьезным, он смотрит жене прямо в глаза, - расскажи мне уже все, как есть, - Николай чувствует подступающее раздражение, и всеми силами пытается его сдержать, но уклончивые ответы жены, ее попытки «сгладить углы» не слишком убедительны и теперь он ясно видит, что поездка в Дрезден была не просто экскурсионной и познавательной, а о ее целях она не хочет ему говорить.

Отредактировано Nikolay Stavrogin (2018-06-19 20:24:16)

Он доверял жене, ведь не доверяй он ей во всем: во что превратилась бы их жизнь? Доверие - это единственное, помимо любви к сыну, что не вызывало вопросов в их семье и Николай дорожил этим чувством. И хотел сохранить доверие между ними как можно дольше, хотя все чаще и чаще сталкивался с препятствиями. Иногда он думал о том, что смог бы простить ей даже измену, мог бы понять ее тягу к лучшей жизни, мог бы смириться с естественным желанием женщины найти себе более успешного мужа, с умеющего обеспечить ее и ребенка лучшей жизнью. Но Николай даже запрещал себе думать о таком.
Он перехватил ее запястье, чуть дрожащими пальцами застегивая замочек тонкого серебряного браслета. Поддаваясь неясному порыву, мужчина касается губами ее запястья, чувствуя как неровно бьется пульс. И в одно мгновение ему захотелось, чтобы время остановилось, хотелось остаться стоять вот так, прижавшись губами к ее прохладной, ароматно пахнущей коже. И сейчас он мог согласиться с чем угодно, принять любое ее решение, но он отстраняется, хотя и не отпускает ее руку из своей и поднимает взгляд на Валеску. Он не понимает ее, не понимает, что она может и хочет сделать, и она не спешит объяснять, посвящать мужа в свои планы, словно он не заслужил хотя бы правды.
- Хорошо, - он вздыхает, соглашаясь,  - я не знаю, что ты задумала и ты не хочешь мне говорить - пусть, но я умоляю тебя - будь осторожнее. Ты нужна… - он замялся, словно не был уверен в том, что хочет сказать, - нашему сыну.
Он мог пытать ее и, наверняка, допытался бы до правды, которая ему вряд ли бы понравилась, но у него не было сил биться за крупицы правды, за остатки доверия. Порой стоит отпустить ситуацию и не только для того, чтобы сказать “я же говорил” потом, Николай допускал, что на ситуацию можно взглянуть как-то иначе, найти другие пути решения их проблем. Но Ставрогин вовсе не был уверен, что некоторые пути решения стоят цены, которую за них придется заплатить. Им больше нечем было платить судьбе за сомнительного качества “подарки”, и чтобы не задумала Валеска - Николай ощущал тревогу, но переубедить жену не мог, мог только силой заставить ее отказаться от своих идей. Но этого он не хотел.
- Ты права, - он улыбается, чувствуя, что это битву он проиграл. Он вообще все проиграл судьбе, проиграл богатство и положение, проиграл привычный образ жизни, проиграл уважение и возможную любовь жены, только любовь сына пока остается неизменной… на долго ли? И сейчас ему больше не хочется сражаться, размахивать тростью в попытках победить ветряные мельницы, ему хочется тишины и спокойствия, хочется сесть, положить голову на колени жене, подставляя шею ее рукам словно плахе, - я закрою лавку, дам Оливии выходной, и мы всей семьей отправимся в Дрезден или даже в Берлин, - но даже сейчас, говоря все это, он знает - куда бы они не отправились, нищета последует за ними, настигнет их неотвратимой грозой и тогда спрятаться будет негде. Нищета успела стать частью его сознания, прочно укоренится во всей его натуре и порой он не мог думать ни о чем другом, как бы не старался.
Но даже его примирительный тон и согласие не смягчили ее, она была раздражена и теперь, вместо праведного гнева или хотя бы ревности, Николай ощутил угрызения совести. Он не должен был устраивать ей допрос, наверное он уже давно лишился права спрашивать ее о чем-либо, но он волновался о ней, волновался об их сыне. Только вот его волнения не прокормят их. Впрочем, как и продажа зелий.
- Старый друг? Удивительно узнавать, что у тебя есть в Германии старые друзья, - и все равно все его слова звучали обвинительно, с претензией. Почему-то слова про “старого друга” зацепили его куда сильнее, чем вскользь брошенная фраза о “хозяине новой Германии”, словно разум Николая автоматически отфильтровывал всю политическую информацию.
Ставрогин отпускает руку жены, которую все это время сжимал в своей ладони, и делает шаг назад. Он бессилен и готов подписаться в своем бессилии, только вот теперь его подпись ничего не стоила.
- Что мне надо сделать? - Он спрашивает это то ли у нее, то ли у судьбы, то ли у несуществующего, как выяснилось, Бога. Он спрашивает, точно зная, что не получит ответа.

Их свела не любовь, а прихоть родителей, которую Николай не смог понять даже спустя годы. Зачем нужен был этот брак? Что хотел отец показать и доказать сыну? Доволен ли он результатом? У Ставрогина не было ответов на все эти вопросы, была лишь данность, что этот брак едва ли вышел счастливым. Иногда в их семье бывали мгновения просветления, словно проблески солнца в непроглядном мраке, но чаще под крышей дома Ставрогиных, где бы он не находился, разражалась буря. Эти штормы раскачивали хлипкую семейную лодку Ставрогиных, но она все не переворачивалась кверху днищем, упрямо следуя каким-то своим курсом. Что за маяк ее вел и куда – было загадкой, Ставрогин не планировал становиться капитаном этого суденышка, но теперь уже был намертво пригвожден к рулю, и все же не знал, куда держит путь.
Ему было жаль, что он делает несчастной Валеску, больно было смотреть на ее затухающую улыбку. Но куда он может вести ее, если сам блуждает в бесконечном лабиринте? Наверное, если бы не Димитрий, после эмиграции он смог бы отпустить ее, она наверняка бы устроилась в жизни лучше без него, но когда у них общий сын – это было невозможно. Удивительно, как одновременно рождение сына сплотило их, подарило надежду, стало ярким проблеском света и вместе с этим обрекла на постоянным мрак супружеской жизни, которой никто из них не хотел. Трагедия многих людей их века, трагедия многих семей России и совершенная беспомощность привыкших к другой жизни беженцев из ада. Валеска была права. На самом деле, она во всем была права – Николай не мог этого отрицать даже в самые темные моменты, и все же нельзя было изменить мир по щелчку пальцев. Наверняка, у Ставрогиных множество родственников по всему земному шару, но разыскивать их, чтобы просить помощи, милостыни фактически, Николай считал ниже своего достоинства. Да и как найти тех, о ком ты не знаешь ничего. Впрочем, однажды он встречался с дальним родственником по материнской линии, но ничего хорошего эта встреча не принесла, она стала толчком к падению, которое продолжается до сих пор. Но он ничего не отвечает ей – зачем? Лишь улыбается, когда она целует его. Таким должно быть каждое их утро, но он понимает, что не заслужил этого, что не сделал достаточно для спокойствия и комфорта этой женщины, которой поклялся в любви и верности. Она может обвинить его в том, что он «опустил руки», но сам Ставрогин знает, что это не так. Он не опустил руки, он просто не знает, за что схватится еще, чтобы хоть что-то изменить. Возможно, стоит сварить зелье удачи и, наконец, взять у судьбы шанс силой, и какая-то часть его натуры всецело «за» это, но умом мужчина понимает, что едино-разовая удача ничем не поможет его семье. Нет ничего хуже не оправдавшихся надежд.
Мужчина может только улыбнуться на ее последнюю шпильку в его адрес. Теперь уже он целует ее в уголок улыбки, заключая в объятья и слыша биение ее сердце уже не в тонких венах на запястье. Бывали моменты, когда Ставрогин был уверен, что сердца у его жены попросту нет, но сейчас он точно знал – у нее самое горячее сердце, достойное лучшей жизни, чем есть сейчас.
- Обещаю, что впредь все ночи я буду проводить с тобой, - тихо, сквозь приглушенный смех, отвечает он, по-отечески целуя женщину в висок и выпуская из объятий.

Кухня встретила их предрассветной тишиной и робко пробивающимся сквозь занавески солнышком. Ставрогин любил эту кухню, она напоминала его зельеваренческую лабораторию, и он автоматически чувствовал себя тут уютно. И почему-то его волшебная палочка тоже оказывалась чаще всего на кухне. Покрутив нуждающуюся в полировке и лакировке трость в руках, Ставрогин извлек из ее нутра волшебную палочку. В быту ему было проще без магии, сила привычки была сильнее рациональности, но он видел взгляд жены каждый раз, когда принимался колдовать (особенно, если она думала, что он не видит) и был готов наплевать на любые привычки. Разумеется, потом все возвращалось на круги своя. Несколько взмахов волшебной палочкой (Ставрогин уже сам себе кажется глупым, размахивая деревяшкой) и  кухня ожила: на плите греется чайник, по соседству устроилась кастрюля, в которую уже опустились яйца, в раковине тем временем зашумела вода.

Когда они последний раз сидели за этим столом вот так, вдвоем, друг на против друга? Сейчас кажется, что это все было в прошлой жизни. Такие моменты супружеского единения, трогательные поцелуи и ласковые взгляды в семье Ставрогиных можно было пересчитать по пальцам, и именно поэтому каждое из них было особенно ценным для Николая. В его жизни была большая любовь, обернувшаяся драмой и раной на всю жизнь, и теперь наверное даже хорошо, что между ним и Валеской не было больших чувств. И все же, спустя годы и все пережитое, эта сильная, характерная, порой невыносимая польская ведьма, очевидно, была его судьбой, прошла с ним через все круги ада и все еще заботливо разливала чай по кружкам. И пусть между ними не было огромной, оглушающей, ослепляющей любви, но было нечто совершенно иное, нечто более земное и целостное. Николаю не хотелось называть это привычкой, но отрицать очевидное не получалось даже у него. Но даже если их вместе держала только лишь привычка – они были крепко связаны и едва ли эту связь может что-то разрушить.
- Наш сын растет достойным человеком, -  не «волшебником», а именно человеком, выделить это слово голосом у Николая получилось само собой, и он даже не заметил тени, промелькнувшей во взгляде жены, - в этом исключительно твоя заслуга, ты замечательная мать, Несс. – Он любил называть ее ласковым сокращением, хотя подходящий случай для такого подворачивался крайне редко, но сегодня он называл ее так уже второй раз и от этого внутри разливалось удивительное тепло, словно от меда с молоком. Николай не спешил приступать к трапезе, как-то медитативно намазывая уже ставшее мягким масло на хлеб и, кажется, думая о чем-то своем.
- Я успел все и даже больше, герр Розенберг придет сегодня за целым чемоданом зелий, Мерлин знает, зачем ему столько, - порой Николаю было любопытно как используют зелья те, кто их у него купил, но было ясно, что подобное проявление интереса неуместно и, что важнее, бесполезно, поэтому все интересующие его вопросы мужчина оставался при себе, - и ты зря думаешь, что я провел в лавке всю ночь – вовсе нет, ночь я провел на кресле в гостиной. После двенадцати часов на ногах и оно бывает потрясающе удобным, и я боялся разбудить тебя, было уже поздно, - Ставрогин улыбнулся, широким жестом убирая спавшие на лицо волосы назад и поднимая взгляд на супругу, раскрывая ладонь ее прикосновениям, - знаешь, я бы тоже хотел пойти гулять. С тобой и Митей, - словно она могла не понять его слова, добавил Николай, - я преступно редко вижу сына, иногда мне даже кажется, что ты прячешь его от меня…
Он говорит это без намерения обидеть ее, с запозданием понимая, что слова могут звучать двусмысленно или даже обидно. Ставрогин улыбается, чуть склоняя голову на бок, и сжимает пальцы супруги в своей большой, кажущейся крикатурной на этом столе, ладони.
- Вы, наверное, обошли весь Кельн вдоль и поперек, раз отправились аж в Дрезден, - и все же эта тема никак не может оставить его, - а я не видел ничего дальше этого дома, даже у Собора ни разу не был. Может быть, вы с Димитрием покажите мне город? Порой он чувствует себя чужим, всегда не вовремя появляющимся членом этой семьи. Лавка и попытки обустроить жизнь отнимают у него эту самую жизнь: лишают его прогулок с сыном, отнимают жену и банальное свободное время, - Николай чувствует, что становится заложником этого места, срастается с ним, становится неотъемлемой частью этой лавки, в то время, как Валеска права – это не приносит никакого ощутимого толка. Да, у них нет долгов, чаще всего у них бывает даже прибыль от продаж, но большая часть уходит на унизительные потребности вроде еды, и Николай даже не заметил, когда уже и летучий порох стал лишней статьей расходов. Сказать точнее, он никогда особенно не интересовался этими вопросами, предоставляя Валеске вести хозяйство в доме, сосредоточенный больше на зарабатывании денег, он по большей части понятия не имел, куда они уходят. А ведь лавкой не ограничивается мир и жизнь, лавка – не склеп и умирать за прилавком не стоит, Ставрогин это понимал не хуже Валески, но у него попросту не было иного выбора…

Он не хотел ее обижать. На самом деле никогда не хотел этого, но каждый раз действовал как-то не так, говорил что-то не то. Вероятно, Николай просто не так жил и быть рядом с ним означало страдать. Он, видит Бог, не желал такой судьбы Валеске, и дал бы ей развод, попроси она его раньше об этом, но теперь все иначе, теперь у них общий сын, а страны, в которой они прожили большую часть жизни больше не существует. Ставрогин не пытался удержать ее, но и отпустить не мог – она понимала это, мужчина видел, что понимает и поэтому сейчас они сидели друг на против друга, не понимая, куда катится их жизнь и что ждет их впереди.
- Прости, я не хотел тебя обидеть, - ничего другого он сказать не может, и это действительно так – он не хотел, но даже ему самому это кажется сейчас слабым оправданием, почти ничтожным. Какая жизнь – такие и оправдания, тут ничего не поделаешь, и Ставрогин прекрасно это понимает. Его жизнь не удалась, развалилась на части, и у него не хватило ума, способностей, возможностей склеить ее обратно во что-то более-менее жизнеспособное. Ему бы жить на развалинах своей жизни в одиночку, жалеть себя, бездарно тратить время на попытки выкарабкаться, но он не один – и это проблема и стимул одновременно, на развалинах жизни он оказался не один и теперь не мог просто сесть, обнять себя за плечи и пустить остатки своей жизни книззлу под хвост. У него был сын, была жена и он в ответе за них. Не перед Богом, а теперь только лишь перед собой, и только ради них он пытается выбраться из этого водоворота, только ради них бьется словно рыба об лед в попытках стать сухопутным. Без них его попытки не имеют вовсе никакого смысла, но и им они не приносят ощутимой пользы. И ему некого винить кроме себя самого, но и себя нет смысла винить – чувство вины не добавляет продуктивности.
- Розенберг заплатит достаточно, - Николай считал, что не стоит посвящать супругу в финансовые вопросы лавки, потому что у нее и без этого невообразимое количество проблем, хлопот, раздумий, - больше, чем достаточно, - Ставрогину, наверное, стоило задаться вопросом, зачем немецкому господину такое количество весьма специфических зелий, но первой истиной, которую познал русский маг, было то, что в таком деле стоит задавать как можно меньше вопросов. Его задача – варить зелья, а уж для чего их покупают его, Николая Ставрогина, не касается, - сможем купить Димитрию обновок, и ты давно не покупала новых платьев, - Николай протягивает руку вперед, накрывая своей ладонью тонкую ручку жены и чуть сжимая ее. Возможно, Розенберг – их шанс, долгожданная возможность вывести свою жизнь из рамок постоянной нужды и подсчетов, но даже если нет – сейчас им всем нужна хотя бы тень надежды.
- Я закрою лавку сегодня. Надеюсь, у вас не было никаких планов, - он улыбается, улыбается как никогда тепло и даже ласково, хотя давно его улыбки стали по большей части вымученным и усталыми, но сейчас он действительно рад. Конечно, он не должен был говорить того, что сказал, ведь это он во всем виноват, ведь это он может зайти к сыну только когда ребенок уже видит десятый сон… У них с женой долго не получалось завести ребенка, и сейчас Ставрогин иногда думал, что это было знаком, предостережением, которое они не поняли, ведь если бы не сын, - самый дорогой и любимый человек для них обоих, - жизнь и Николая, и Валески сложилась бы иначе, кто знает, может они были бы счастливы, не называясь больше семьей. Но они семья, у них одна лодка на троих в этом полном проблем море жизни, и любой шторм они должны будут пережить вместе или никак.
Ставрогин притянул руку жены к себе и коснулся мягкой, чуть прохладной кожи губами